Три последних дня. Анна и Сергей Литвиновы
на всех пляжах – больше не валяли дурака, не целовались. Пожилые господа использовали спортивное оборудование исключительно по прямому назначению – качали пресс вкупе с тощими бедрами. А владельцы редких открытых кафе немедленно меняли высокомерно-презрительное выражение лиц на искреннюю заботу о каждом (на вес золота теперь!) клиенте.
Но странное дело: Мирослав по возрасту был куда ближе к чинным альмуньекарским жителям. Вроде бы надо радоваться, что в городке тишина, можно наслаждаться спокойными прогулками и пустыми пляжами. Однако каждый раз, когда курортный сезон здесь умирал, он впадал в тоску. Иногда даже бросался в «погоню за толпой» – ехал в Гранаду, в Барселону или дальше, в вечно суетливый и шумный Лондон. Не готов он был к старости, не нуждался пока в умиротворении. И квартиру здесь купил вовсе не для того, чтобы провести преклонные годы на покое. Просто городок был мал, не слишком раскручен, потому недвижимость тут стоила дешево. В любимом английском Брайтоне он мог бы позволить себе лишь студию на окраине, безо всякого, естественно, «view»[11], тут купил симпатичную двухспальную квартирку на первой линии, с балконом, со сплошь стеклянной стеной.
Бедняком (или даже малообеспеченным) его назвать никак было нельзя – скорее, средний класс. Иные радовались бы стабильному, как у него, материальному положению.
Но не таков был Мирослав. Он-то по происхождению русский: гуляй-душа. А к старости, что удивительно, черты бесшабашности стали проступать особенно ярко. Чрезвычайно, как говорит теперь молодежь, его напрягала необходимость планировать по-европейски въедливо расходы.
Впрочем, если Юлия ему позвонит – вся жизнь изменится.
Ее фотографии Мирославу присылали каждый день. С очередной их порцией он и сидел сейчас на балконе. Потягивал риоху со льдом, бросал в рот кубики сыра, без интереса поглядывал на пустынное море – парочка рыбацких шхун да одинокий купальщик-морж за общество, конечно, не считались.
Карточки рассматривал куда более жадно. Вот Юля в холле гостиницы. В магазинчике, вышла из примерочной – показывает дочке платье. В парке – улыбается осеннему солнцу. В ресторане – смело взрезает вилкой-ножом огромную отбивную.
Изменилась, конечно. Дело даже не в возрасте, не в оплывшей фигуре, не в морщинах – в глазах. Когда-то они были огромные, доверчивые, предвкушающие. А сейчас смотрят устало, грустно. И ничего с этим уже не поделаешь. Даже если филигранно убрать носогубные складки вместе с «гусиными лапками», моложе ее лицо не станет. Женщины ошибаются, когда думают, будто время ставит свою печать – морщинками, пигментными пятнами. Возраст не они выдают – взгляд. Много повидавший, мудрый…
Мирослав рассматривал Юлю издали, вблизи. Обращал внимание на все: как одета, что за обувь, ухоженны ли руки. В сравнении с другими российскими женщинами выглядела она совсем неплохо: наряды явно не с рынка, туфельки пусть не модельные, но кожаные, хорошего качества. Однако лоска – присущего даже среднеобеспеченным европейским дамам – в ней, конечно,
Здесь: вид на море.