Зачарованный глухарь. Александр Куприн

      – Буде? – с недоверием заметил Михаила.

      – Почему? Нельзя, что ли?

      – А то? – решительно возразил лесник. – Малому ребенку известно, что нельзя. Какой день-то завтра?

      Мы с Михайлой очень тесно сжились и подружились за эту зиму. Я ему говорил: «вы», а он мне: то «вы», то «ты», судя по тому, как складывалась речь. На охоте он бывает иногда нетерпелив и суров со мною, но в доме и на привалах занимал подчиненное положение. Мы вместе с ним выслеживали медвежьи берлоги, по следам, а если медведь рано залег, то по тем царапинам на деревьях, которые зверь делает, как отметки, отправляясь на зимнюю спячку. Мы били зайцев, стреляли тетеревов с подъезда, нагона и из шалашиков на чучела, обкладывались английским шпагатом с цветными тряпочками на пространстве двух-трех десятин. Зимою, в студеные кроваво-красные вечера, Михаила иногда по моей просьбе подвывал волков. Встанет где-нибудь на краю лесной прогалины, приставит ладони рупором ко рту, подымет вверх голову. И вдруг зальется тягучим, плачущим волчьим воем – сначала высоко-высоко, а потом все ниже, все плачевнее, кончит густым, скорбным, умоляющим басом, помолчит секунды с две и еще унылее добавит:

      «У ауф!» Точно и вправду вздохнул бедный волк о своей голодной, холодной и беглой судьбе. И вот проходило несколько мгновений, и бог знает из какой дали – слева, справа, спереди и сзади, один за другим заунывные волчьи голоса подхватывают его стонущую, лесную, звериную песню.