ПовеÑти огненных лет. Ð’ÑчеÑлав Викторович Сукачев
нудный, кислый дождь, к ночи перешедший в проливной. Матвей пришел промокший и пьяный, по-хозяйски разулся у порога и босиком, наступая на шнурки от кальсон, протопал по комнате, постоял у печки, погрел над ней руки и сел к столу. Редкие мокрые волосы разметались по лбу, лезли ему в глаза, он не замечал этого и долго сидел молча, сосредоточенно глядя прямо перед собой. Серафима смотрела, смотрела на него, и вдруг стало ей жаль мужика, но жалость эта была без любви, без чувства родства. Она давно ждала Матвея, знала, что он придет, готовилась к трудному разговору, а теперь вот, когда увидела его, жалкого и пьяного, все как-то вылетело из головы, и осталось лишь одно удивление – да неужто с этим человеком она прожила пять лет? Пять лет делила с ним одну крышу и постель, родила от него дочь, стирала ему нижнее белье и портянки. Не верилось во все это Серафиме, таким далеким и чужим увидела она то время. Казалось, его и не было никогда, а если и было, то жила в то время какая-то другая Серафима, к ней сегодняшней никакого отношения не имевшая.
– У тебя чай есть? – глухо спросил Матвей.
– Найдётся…
Серафима достала кружку, налила Матвею чаю, а сама опять села на низкий топчанчик и закурила.
– Навоевалась? – Он ухмыльнулся и осмотрел полупустую комнату. – Одна осталась, не скучаешь?
– Скучаю, – просто ответила Серафима.
– По ком же? – Матвей дернулся на табуретке, покривился, потом хрипло, через силу, засмеялся. – По фронтовикам?
– Нет, Матвей, по дочери.
– Ишь ты, – притворно удивился Матвей, – четыре года не скучала, а тут вспомнила… Позднёхонько, а, Серафима?
– Матвей, ты зачем пьяный-то пришел? Для смелости?
– Для смелости.
– Тогда ступай домой. Разговора у нас не получится.
– А может, я мириться пришел?
– Мы с тобой не ссорились, Матвей. А разговаривать я с тобой буду, когда Олю приведешь.
Матвей умолк, что-то туго соображая, и вдруг злые огоньки загорелись в его глазах, лицо расплылось в понимающей ухмылке:
– Ну да, я рылом не вышел… Там, поди, офицеры были, а то и генерал захаживал? А, Серафима? Чего молчишь? Я для тебя теперь не тот сорт. Фруктов, конфеток у меня нет, а ты, наверное, теперь к ним привычная. Молчишь? Сказать неча… Конечно, где уж мне с тобой разговаривать. Ты геройски воевала, а я тут просидел, груши околачивал…
– Матвей! – Серафима нахмурилась, и заболело, заныло в плече. – Иди домой.
– Гонишь? А я, может, у тебя хочу остаться. Я, может быть, люблю тебя. Неужто спать меня, своего законного мужика, не положишь?
– Нет, Матвей, не положу.
– Так, – Матвей угрожающе засопел, – брезгуешь после офицерья?
Он неожиданно быстро вскочил и бросился к ней. Серафима успела лишь приподняться, как сильный удар по голове опрокинул ее назад, на топчанчик. Всей тяжестью тела Матвей навалился на нее, схватил за горло и начал душить. Серафима не сопротивлялась. Мягко и сладко закружилась голова, кончики пальцев обожгло жаром, и перед глазами засияли ослепительно яркие радуги. И вдруг припомнилось