Вечные ценности. Статьи о русской литературе. Владимир Рудинский
происходит во время этой войны. Но в выполнении у двух писательниц налицо огромная разница. Если у Коптяевой на сцене почти исключительно полуинтеллигенты, у Пановой охват гораздо шире – и настоящие интеллигенты, и полуинтеллигенты, и совсем простые люди; и, главное, каждый из них дан, хотя иной раз и в беглой зарисовке, но так, что мы видим его характер и душу.
Есть у Пановой старый доктор Белов. Если Иван Иванович возможен и даже правдоподобен, то доктор Белов по-настоящему типичен. Но если Коптяева, говоря о своем герое, то суха, то теоретична, Панова показывает своего с массой бесконечных, мастерски подобранных нюансов. Доктор Белов и комичен, и трогателен, и порою великолепен. Автор проявил чувство меры и не сделал Белова коммунистом. Его мотивы – может быть отчасти патриотизм, а главное то чувство своего долга перед больным, которое для русских медиков характерно. Белов явно побаивается властей и партийцев и старается с ними не спорить. Но когда комиссар предлагает ему прицепить к санитарному поезду брошенные товарные вагоны, что значило бы, спасая материальные ценности, подвергнуть опасности раненых, он решительно отказывается: «Люди, знаете, самое ценное!» Здесь сталкиваются два непримиримых мировоззрения – советское и гуманитарное, то, которого так верно и упорно придерживалась старая русская интеллигенция, не сознавая, что оно идет корнями из отвергаемого ею христианства. И чего стоят те терзания, которые доктор Белов переживает от смерти пациента, которой он не мог предвидеть, но за которую все же чувствует себя ответственным!
Не менее прекрасны и другие образы «Спутников» – персонал санитарного поезда, девочка Васька, Лена Огородникова, перевязочная сестра Варвара Димитриевна… Даже комиссар Данилов, менее симпатичный, чем другие, становится нам ближе, когда мы узнаем его личную трагедию, с неудачной любовью, наложившей отпечаток на всю его жизнь. Со странным, почти не поддающимся анализу искусством, Панова делает каждого из своих персонажей живым человеком. Их язык, их образ мыслей кажутся нам совершенно естественными. Мы видим, почему в результате советской жизни люди многого не знают, о многом имеют странные представления; но мы видим в то же время, что Васька, и Лена, и Фаина по своему характеру такие же русские девушки, какими были их прабабушки, ничего не утратившие из самых драгоценных свойств русского характера. Лена Огородникова, воспитанная в детдоме, находит для каждого раненого ласковое слово, смеется с ними, а еще чаще плачет, отдает свои силы заботе о них, а в душе думает только о муже, который где-то на фронте… и который, как в конце концов оказывается, о ней забыл и ей изменил. Даже когда автор показывает нам деревенского мальчишку, дравшегося на фронте, как лев, и объяснившего в госпитале, что это потому, что немцы хотят «колхозы порушить, а землю отдать помещикам», мы не можем сказать, что это невозможно. Но, конечно, для советской власти подобные ребята плохая надежда. Подобное невежество и такие нелепые представления о положении вещей очень хрупки и легко разрушаются. А другую форму советского патриотизма