Снеголет-30. Михаил Стрельцов
писать стихи. Желание это проявилось в классе втором, оттолкнувшись от знакомства с баснями Ивана Крылова. Мне хотелось как-то вот так же, эзопово, подколоть одноклассников, которых недолюбливал. И шагая из школы домой – а это было не близко, в частный сектор – придумывал ужасные конструкции из стилистики прошлых веков. До этого я уже написал пару сказок – уродливые гибриды русских народных и «Ну, погоди!», продолжение про Карлсона и даже одну пьесу для школьного кукольного театра, где наличествовало всего три куклы: Буратино, петрушка и медведь. Персонажей мне явно не хватало, и пьеса не задалась. Я разочаровался в своих литературных потугах и далеко их забросил, время от времени пытаясь писать то продолжение «Трех мушкетёров», то про шпиона с кошачьими глазами.
Пришествие в нашу жизнь видеосалонов вызвало из моей головы пару-тройку приключенческих корявых ужастиков, благо, с другой стороны, подпитывалось появившимися книгами ранее запрещенных авторов. Наслоясь на Булгакова, один такой рассказик в дальнейшем поимел право на существование и в 94-м году был опубликован в Ленинск-Кузнецкой газете «ЛИК», которую на свой страх и риск выпускал поэт Алексей Белмасов. Надо сказать, что в этот период газеты фактически прекратили печатать что-либо литературного, предпочитая анекдоты, скабрезности и дутые сенсации. Оттого очередь к Алексею на публикацию была громоздкой, и занять две полосы из четырёх рассказом – стало невероятным везением. Тогда же впервые пришлось пробовать саморедакторство, чекрыжить и сокращать свой злосчастный рассказ, иначе бы он занял всю газету. Процесс был болезненным, но в итоге полезным.
Лирические свои эмоции тоже пытался превращать в прозу и пьесы, но сказывалось отсутствие опыта и элементарного словарного запаса. Оттого выкручивался сложением стишков. И, разумеется, не предполагал, что пройдут все эти тридцать с лишним лет и, обвешенный всевозможными литературными чинами, с удивлением буду считать более сотни своих публикаций в различных сборниках, журналах, альманахах не только по России, но и с вкраплением зарубежных. Я вообще не предполагал, что до этого доживу. В юности мой нынешний возраст казался недоступным, если держать в уме имена многих поэтов, ушедших молодыми. При том рядом активно уходили поэты-ровесники. Суицид и наркотики были настолько распространены среди нашего племени в 90-е, что держаться от этого подальше помогала только ответственность за семью, коей оброс. Основной причиной была, конечно же, невостребованность. Только что упомянул о невозможности где-либо напечататься в наших сибирских перифериях. Так уж вышло, что поэту и писателю необходимо видеть написанное где-либо напечатанным – в надежде, что его метущуюся душу поймёт какой-либо читатель. Ну или похвалят. Как, скажем, рыбака, за богатый улов. В каждом из нас проживает ребёнок, нуждающийся в ласковом слове.
С другой стороны, в том и предназначение искусства – становиться доступным. Художники и режиссёры пишут и снимают картины, чтобы их видели; композиторы пишут музыку, чтобы её слушали; актёры показывают спектакли, чтобы им аплодировали. И поэты имеют все основания предъявлять своё творчество, выступая перед зрителем либо публикуя. И вот этого как раз их активно лишали. Можно углубится в цензурное советское время и долго рассказывать про Бродского с Пастернаком, про Есенина, творчество которого переписывалось со слов мужиков, вернувшихся из тюрем. Все скандалы, суды, расстрелы и лагеря – помнить стоит, как помнили их мы, взявшиеся за перо с благоговейными трепетом и отвагой перед непредсказуемым будущим. Но то была лишь богатая фантазия – нам выпало не такое зловещее, но не менее тугое время игнорирования литературы; насмехательства над поэтами; необходимости скрывать этот свой ненужный капиталистам талант от работодателей. Из эпохи почетной и уважаемой профессии нам довелось резко шагнуть в безвременье и деградацию вкуса. Именно накануне этого периода я и заявился со своими хлипкими виршами, претендуя на признание. Прежде всего, профессиональным сообществом, потому как у читателя – точно было понятно – ловить стало нечего.
Не буду лукавить, говоря, что не имею понятия – зачем с этим мусором, который я принимал за стихи, возились в городской литературной студии «Родники» поэты Николай Батюк и Виктор Жаданов. Несомненно, что в городе Мыски, расположенным между Новокузнецком и прославившимся шахтерскими забастовками Междуреченском, эти поэты и поныне помнятся как подвижники и неординарные личности. Но за пределами города и Кемеровской области о них, разумеется, мало что известно – удел так называемых «местных поэтов», на самом деле коих по России тысячи. Но не совру, что не каждый из них, отчетливо понимая собственную обреченность на невостребованность, ведя жизнь взрослого человека, в первую очередь вынужденного заботится о семье, будет тратить время на выпёстывание сомнительных «литературных дарований». Как позже мне самостоятельно пришлось в этом убедится – львиная доля этого времени уходит впустую. Чуть позже поясняли порой в областном литобъединении «Притомье», которым руководил Сергей Донбай, что в моём наивном рифмоплётстве некоторых подкупала, прежде всего, искренность, естественность, отсутствие игры в поэта, а иногда хвалили за свежесть и необычность образов. Считаю, что это было огромным и неоправданным с моей стороны авансом. Потому что поэтом я себе считал