Закатные гарики. Вечерний звон (сборник). Игорь Губерман
не швырял проклятий камни,
когда Ты так меня мудохал,
что стыдно было за Тебя мне.
Вольно ли, невольно ли,
но не столько нация,
как полуподпольная
мы организация.
В одной ученой мысли ловкой
открылась мне блаженства бездна:
спиртное малой дозировкой —
в любых количествах полезно.
Из века в век растет размах
болезней разума и духа,
и даже в Божьих закромах
какой-то гарью пахнет глухо.
Уже порой невмоготу
мне мерзость бытия,
как будто Божью наготу
преступно вижу я.
О помощи свыше
не стоит молиться
в едва только начатом деле:
лишь там соучаствует Божья десница,
где ты уже сам на пределе.
Здесь я напьюсь; тут мой ночлег;
и так мне сладок дух свободы,
как будто, стряхивая снег,
вошли мои былые годы.
На старости я сызнова живу,
блаженствуя во взлетах и падениях,
но жалко, что уже не наяву,
а в бурных и бесплотных сновидениях.
Сегодня многие хотят
беседовать со мной,
они хвалой меня коптят,
как окорок свиной.
А все же я себе союзник
и вечно буду таковым,
поскольку сам себе соузник
по всем распискам долговым.
На старости я, не таясь,
живу, как хочу и умею,
и даже любовную связь
я по переписке имею.
Чувствуя страсть, устремляйся вперед
с полной и жаркой душевной отдачей;
верно заметил российский народ:
даже вода не течет под лежачий.
Жалеть, а не судить я дал зарок,
жестока жизнь, как римский Колизей;
и Сталина мне жаль: за краткий срок
жену он потерял и всех друзей.
Покрыто минувшее пылью и мглой,
и, грустно чадя сигаретой,
тоскует какашка, что в жизни былой
была ресторанной котлетой.
Забавно мне, что жизни кладь
нам неизменно
и тяжкий крест, и благодать
одновременно.
Опыт наш – отнюдь не крупность
истин, мыслей и итогов,
а всего лишь совокупность
ран, ушибов и ожогов.
Ругая жизнь за скоротечность,
со мной живут в лохмотьях пестрых
две девки – праздность и беспечность,
моей души родные сестры.
Окажется рощей цветущей
ущелье меж адом и раем,
но только в той жизни грядущей
мы близких уже не узнаем.
С высот палящего соблазна
спадая в сон и пустоту,
по эту сторону оргазма
душа иная, чем по ту.
Все муки творчества – обман,
а пыл – навеян и вторичен,
стихи диктует некто