Фатум. Том третий. Меч вакеро. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
радовало душу старого монаха, привыкшего значительную часть времени проводить в скитаниях по окрестным лесам и долам в поисках целебных трав,– сбор ныне был на славу.
Его знания и навыки в округе уважали все – от мала до велика. За опыт и умение ему случалось не раз быть званым влиятельными семьями в Монтерей, Санта-Барбару, город Ангелов и даже более удаленные от Санта-Инез пресидии.
В крохотной келье брата Оливы, уставленной всякой всячиной, дремала его гордость – фолианты, беременные знанием веков. В особую книгу, запеленатую в свиной переплет с навощенным золотым обрезом, он собственноручно, год за годом, вписывал изобретенные им самим, либо услышанные в индейских племенах рецепты снадобий от той или иной заразы; но прежде чем обмакнуть перо в глиняную чернильницу, доминиканец всякий раз опробовал приготовленное зелье.
Крапчатый осел медленно, со знанием дела, стригнул ушами и зацокал к последнему повороту. Воздух покуда оставался мягким, но колкая потливость зноя уже начинала вкрадчиво пощипывать морщинистую шею монаха.
Продубленная кожа на его лице висела сухими складками, волосы вкривь и вкось изрядно побила седина, но при этом степенные лета не лишили подвижника кипучей энергии. Старик был живым и юрким, как аризонский песчаный варан.
«Да-а… – думал он,– места те же, а люди?.. Нет, не тот нынче пошел бандейрант – ленивый, мелкий душой. Раньше – другое дело. Так преспокойно я бы черта лысого проехал от Лос-Оливоса до Санта-Инез: либо содрали бы скальп, либо обобрали до нитки!»
Последние годы он был вооружен лишь словом Божьим, а тогда… на дикарей больший эффект производило огненное слово оружия. Порох и свинец были на вес золота, и если человек шел на охоту, то обязан был принести добычу на каждый взятый в подсумок заряд.
Монах смочил губы мелким глотком: путь еще долгий, а воды в тыкве на донце. Перед его мысленным взором проплыли впервые увиденные тридцать лет назад сверкающие фонтаны брызг величавых водопадов Калифорнии. «Это было незабываемое зрелище! Может быть, даже не для смертных». Повсюду сыпались пенные ленты, низвергающиеся с отвесных базальтовых круч. Голубым хрусталем они дробились внизу и, разлетевшись на мириады невидимой влаги, вздымались с бездонного дна, чтобы на краткий восторженный миг вспыхнуть в лучах солнца, и вновь, нырнув в круговерть бахромистых струй, ринуться в бездну. «Боже, как свеж и сырист был воздух! – старик на миг мечтательно прикрыл глаза.– Как дрожали на листьях, брызгая всеми цветами радуги, горсти алмазных капель! А повсюду взгляд ласкали гигантские ложа из пышных перин мха и серебристых трав!»
Да, многие сотни лиг остались за спиной брата Оливы.
Многие жизни унесли они…
Внезапно старик резко придержал осла. Жилистые ноги в стременах напряглись. Впереди, к юго-западу, лежала темная, прямая, как лезвие, черта – это была граница степи и леса, пугающая, как стартовая полоса риска. К востоку, насколько хватало глаз, не было ни одной живой души, зато там, где бурая шкура альменды собиралась в морщины, кружили стервятники.
«Два,