Фатум. Том первый. Паруса судьбы. Андрей Леонардович Воронов-Оренбургский
сообщил Лондону о возобновлении преданного забвению посредничества.
Американцы переговоры готовы были вести где угодно, только чтоб с толком, да при России в роли третейского судьи. Англичане засуетились. Пушки да штыки, при по-средничестве России, могли быть в их американских колониях как мертвому припарка.
Достопочтенный лорд Уолпол теперь красно не глаголил. Он немедленно вручил графу Нессельроде ноту об отказе. И настоял передать американской миссии предложение избрать Лондон для переговоров.
− Да, все так и было,− тихо сказал Николай Петрович в ночь и тыкнулся по-стариковски колючими локтями в перину. Глаза запали, морщины стали глубже. Он со вздохом перевернулся на правый бок и с горькой обидой подумал: «Пожалуй, в отставку пора, уеду в свой милый сердцу Гомель и займусь делами науки… Стар я стал… для политической узды, да и для молодого монарха, что палка в колесе, раздражение одно, зубная боль…»
Однако твердое осознание того, что лорда Уолпола научили ядовитым речам, поднимало Румянцева в бой. Уж недалече был рассвет, а он всё ворошил и ворошил былое, точно угли в камине, и искал: кто, кто стоит за всем этим…
При дворе у канцлера было завистников, что у сапожника медяков в кармане. «Возможно, обер-гофмейстер Кошелев − кляузник, уже очернивший его в одиннадцатом году гнусным доносом с политическим душком. А может…»
«Нет, сие исключено…» − Николай Петрович отмахнулся, вновь напрягая память. Но догадка выходила скверная: Государь, по всему знавший ответ англичан, не только не сообщил ему, своему канцлеру, о британской ноте с решительным отказом, но отписал подряд три письма, одобрив его миротворческие дерзания, тем самым поставив, мягко говоря, в двусмысленное положение.
В Лондоне Ливен остерегся вручить румянцевскую ноту, видя и понимая всю противу ее величайшей воле Императора. То было в сентябре. А в ноябре…
Граф ощутил торжество открытия: «Дьявол! Ну, конечно же, это он! Новый фаворит Александра, статс-секретарь граф Нессельроде! О, Матерь Божья! Как же сразу ужа не разглядел?» − заключил он и застонал.
Старика знобило.
«Всё верно. Это он, колченогое иудино семя, зная, в каком переплете я оказался, тихой сапой выставил меня старым лисом и болтуном, приказав Ливену передать заведомо фальшивую ноту». Николай Петрович скрючился под одеялом в тесный комок и лежал, потерянно глядя на прогоревшие свечи. Всё было ясно, как день: его умело подставили и он должен уйти, как в свое время князь-неудачник Гагарин, подававший, кстати, надежды премногие…
Граф брал умом: нужен заступник, и какой!.. Раньше за покровительством к нему шли на поклон, а нынче самого подвели под монастырь… Старик тяжисто охнул. Во рту стало сухо от пронзительной горечи. Он хотел было крикнуть прислугу, но испугался своего голоса: тонкого, будто зудение осы, и слабого.
Начиная с одиннадцатого года, положение графа при дворе оставляло желать лучшего. Единственное значительное лицо, с коим канцлер не прервал добрых отношений,