Живи!. Владимир Данихнов
неизбывная печаль.
Всё это я испытывал, когда Марийка ожила, а еще невероятным образом ощутил, что скучающий Бог, там, наверху, лукаво ухмыляется в своем космическом корабле. И я подумал: как скоро ему, чужаку и нечеловеку, начнут строить храмы и возносить молитвы? В том, что это может произойти, я не сомневался. Как и в обратном…
Впрочем, ход моей мысли ушел далеко от насущных проблем. Надо думать, что случилось дальше, после того как Марийка умчалась к небу. Пытаюсь вспомнить, но в голове возникает жуткий провал в никуда. Я не помню, не могу вспомнить!
Толпа внизу забурлила, закидала меня проклятьями, хлынула в двери особняка, и… Дальше – темно, страшно, пусто… Вкрадчивый шепот, хруст… шорохи, пронизывающий холод… Меня схватили? Бросили в подвал, в яму? Нет, ничего не вижу. Гулкая пустота. Как в огромном заброшенном здании. Или соборе. Черт подери, почему я всё время скатываюсь к мыслям о церкви? С чего я взял, что человеку-тени начнут строить храмы? Ухмыляться-то он ухмылялся, но не лукаво – коварно и злокозненно. Знание приходит неожиданно и тут же пропадает.
Где я сейчас?
Открываю глаза. Надо мной – стылое небо, заволоченное низкими тучами. Грохочет, ворчит цепной собакой гром. Холодные капли дождя – до звона натянутые нити – с хлюпаньем обрываются и падают на лицо. Моргаю и отфыркиваюсь, ошалело мотаю головой. Одним резким движением сажусь, готовый в любой момент пуститься наутек или – в крайнем случае – принять бой.
Я еду в телеге, груженной ароматной соломой. В углу, чуть прикрытый куском зеленого брезента, стоит закрытый сундук, обитый железными полосками. Прямо передо мной сидит та самая девчонка, которую я привез в Лайф-сити. Она улыбается. На ней джинсовый комбинезон, кожаные ботинки, черные вязаные перчатки с прорезями для пальцев, на голове повязана выцветшая бандана. Девочка сильно выросла с тех пор, когда я последний раз посещал город. Как ее зовут? Не могу вспомнить. Как я здесь очутился? Черт возьми, не знаю!
– Э-э… – говорю вместо приветствия.
– Доброе утро, Влад, – кивает, задорно улыбаясь, девушка. Она уже не тот ребенок, которого я знал раньше. В голосе появилась хрипотца, свойственная обычно мальчишкам в переходном возрасте. Я наклоняю голову к плечу и вижу сутулую спину возницы, пожилого мужчины в фетровой шляпе и плотном суконном костюме; на его плечах темные расплывшиеся пятнышки, их оставляют падающие с неба дождинки. Мужчина кричит, натягивая вожжи:
– Сто-ой, ра-адимая!
Лошадь останавливается. Возница, укрепив вожжи на облучке, поворачивается к нам – у него добродушный вид и красное лицо. Словно у дорвавшегося до хмельного и уже изрядно смочившего глотку пьяницы. Повар с мартышкой – я вспомнил его!
– Помочиться родимой надо, – сообщает возница.
– Ага, – говорю, оглядываясь.
Мы едем по грунтовой дороге, затерянной где-то в степи. В обе стороны расстилаются безбрежные, буйно поросшие ковылем поля, и только на горизонте темнеет укрытая синей дымкой