Снюсь. Александр Житинский
Только потом, когда проблема так и не разрешилась, я понял, что говорил с ним во сне по-русски, как и всегда говорю, по причине незнания других языков.
Неудивительно, что он удивился! Является какой-то обормот без переводчика и начинает трещать по-русски! Однако присниться снова с переводчиком я почему-то не догадался.
Я с сожалением понял, что мой дар не всесилен. Во всяком случае, он не способен сколько-нибудь заметно влиять на международную обстановку.
Извлекать материальную выгоду я стеснялся. А может быть, не знал, как это делается. Оставалась единственная возможность – получать новые жизненные впечатления и общаться. Вскоре я научился контролировать сны моих клиентов. То есть я уже мог сам видеть сон человека, которому снился. Это избавило меня от необходимости расспрашивать его наутро.
Поначалу меня увлекали чисто технические возможности. Я мог, к примеру, присниться начальнику планово-производственного отдела на фоне первобытного племени и участвовать с ним в охоте на мамонта. Тут же я очень ненавязчиво вводил в сон какую-нибудь современную деталь. Будто бы я одновременно программирую охоту на вычислительной машине и предсказываю местонахождение мамонта. Позже мамонт оказывался представителем заказчика и, поверженный в яму, в предсмертных конвульсиях выдавал начальнику ППО справку о финансировании.
Я заметил, что приобретаю репутацию оригинального человека. Несмотря на то, что на службе я являл собою образец благопристойности и чинопочитания, ко мне стали относиться с большим интересом как к товарищу, способному на выверты мышления.
Причем прямо никто не говорил. Я узнавал это по глазам.
С другой стороны, ко мне перестали относиться серьезно. Я это тоже понимал. Невозможно серьезно относиться к человеку, с которым по ночам охотишься на мамонтов, играешь в рулетку или долго и нудно распиливаешь телефон-автомат с целью извлечь из него двухкопеечную монетку.
Некоторые, наиболее догадливые, стали подозревать, что я умею сниться специально. Я не подтверждал их догадок, но и не отказывался. «Может быть», – говорил я, пожимая плечами, и этим приводил их в дополнительное восхищение.
Прошло несколько месяцев, и мне надоело это фиглярство.
Я уже успел присниться всем заслуживающим внимания знакомым женщинам, успел соблазнить их во сне и разочароваться. Господи, какую цветочную пыльцу пускал я им в глаза! Я снился им в альпинистском снаряжении и в старинном дилижансе, со шпагой в руках и гусиным пером поэта, на Северном полюсе и в пампасах. Я придумывал для них роли куртизанок и гетер, наивных простушек и неверных жен. Рассматривая параллельно с ними цветные сны о наших любовных приключениях, я удивлялся собственной предприимчивости и нахальству. Я один был сценаристом, режиссером и главным действующим лицом, им же перепадала скромная участь статисток.
Утром, как правило, мне становилось стыдно.
Внешне моя жизнь текла по-старому: ежедневные присутственные часы, бесконечная пикировка с нашими лабораторными дамами, которые наконец-то полностью