Зимний марш. Ольга Неподоба

      Храни меня, верность!

      Храни от бескровных, бесполых, бесстрастных

      грядущих беспомощных дней бесконечных,

      где мы – не предсказаны будем друг другу.

      Ни разу в столетье. Ни даже в насмешку.

      Ни как бы, ни где-то, ни просто – ни врозь.

      Храни меня, ярость!

      Короткие реки —

      подземные пленницы гулких бетонных кварталов —

      пускай не ведут меня в дом с необъявленным миром.

      Пускай не ведут меня в дом, где плеснут утешенья

      любому, кто только протянет ладони,

      любому, кто только захочет отмыться от слякотной плоти,

      расслабившей скучно тугие объятья.

      Вам кажется – вы усмирили горячку,

      а ей просто стало противно возиться

      с кусочком несвежей беспомощной тушки,

      бездарно способной к оскомине непротивленья.

      Она оттого свою блудно ослабила хватку,

      что просто устала играть с полутелом.

      Проросшие зерна – горстями в песок без осечки.

      Соленое белое жжет сквозь защитные стекла.

      На ржавом хранилище жирная надпись «NIRVANA»

      Пульсирует плотность в зрачках неминуемой власти.

      Безвкусной палитры знамений и аплодисментов,

      тлетворности духа и очищения плоти.

      Храни меня, жалость!

      Нам проще – не будет.

      Как в плотных холстах облегающих истин —

      нескромным движением плеч выдавая невинность,

      в карнизах надломленный лед и стеклянная тяжесть в глазах —

      тебя я в прицеле не вижу.

      Я телескопически больно теряю в тебе!

      Я теряю в тебе ежечасно.

      Я кислотную радость среды обретаю.

      Я дух свой – не трачу, не вижу, не грежу…

      По имени кто-то зовет из глубин рядового.

      Короткие реки, Сайгон непрочтенный.

      Кто Ангел твой, Тленна? Холодные корни…

      В морщинистых крыльях находится сила,

      в ухоженных лапках останется хватка —

      однажды расставить в конце предложенья капкан препинанья.

      Холодные корни и острые всходы

      казнят тебя серо-слепыми стихами и тают тебя,

      одиноко встречая истрепанным блеклым приспущенным флагом.

      И он не склонит к всепрощению больше!

      И пусть, как тончайшая грусть хризолита,

      мой голос останется в памяти, мглой покоренный:

      – Люби меня… все-таки.

      СЛЫШИШЬ?!!!

      И тьма… Ночь безумная, ночь наступает.

      И тощие гончие ветры, сбивая до пены беззвучные пасти,

      погонят меня до скалистого срыва.

      И ватные совы, как сны, над нескошенным лугом летают,

      касаясь пушистыми крыльями наших смертельных привычек.

      Сквозное ранение памяти – ты,

      ослепительно вздрогнув,

      беспомощно не оглянувшись,

      сквозь семицветную арку проходишь,

      и солнечный лучик в сережках бликует.

      Юродствует, видно, над тем,

      что нам память отрежет от грубых