Троцкий. «Демон революции». Дмитрий Волкогонов
и «содействие» – при попытке создания из них амальгамы-сплава как бы взорвались, расколов съезд. В этой ситуации Плеханов (правда, ненадолго) пошел за Лениным, а Троцкий – за Мартовым. Троцкий позже так охарактеризовал эту ситуацию с расстановкой сил в когорте корифеев: «На съезде Ленин завоевал Плеханова, но ненадежно; одновременно он потерял Мартова и – навсегда. Плеханов, по-видимому, что-то почувствовал на съезде. По крайней мере, он сказал тогда Аксельроду про Ленина: «Из такого теста делаются Робеспьеры»{52}. Думаю, что это замечание было пророческим.
Ленин был обескуражен позицией Троцкого, он рассчитывал на его решительную поддержку, тем более что ранее (даже на этом съезде) молодой революционер однозначно высказывался за крепкую, централизованную партию. И на заседаниях съезда, и вне их Ленин вместе с братом неоднократно лояльно, доброжелательно обращался к Троцкому, пытаясь доказать ему недостаточную взвешенность и продуманность его позиций. Но в какой уже раз симпатии и антипатии, личные отношения и амбиции сыграли в политике решающую роль! Так было и, вероятно, будет не раз. Мартов и Аксельрод оказались тогда ближе Троцкому, чем Ленин.
Ленин, умевший критически относиться только к противнику и очень редко к самому себе, в письме к А.Н. Потресову вопрошал: «Я спрашиваю себя: из-за чего же, в самом деле, мы разойдемся так на всю жизнь врагами? Я перебираю все события и впечатления съезда, я сознаю, что часто выступал и действовал в страшном раздражении, «бешено», я охотно готов признать перед кем угодно эту свою вину, – если следует назвать виной то, что естественно вызвано было атмосферой, реакцией, репликой, борьбой etc»{53}. На заре большевизма Ленин еще мог самокритично относиться к себе.
Троцкий тогда занимал, видимо, более правильные позиции, чем Ленин. «Его поведение, – писал Троцкий в 1929 году после депортации из СССР, – казалось мне недопустимым, ужасным, возмутительным… Мой разрыв с Лениным произошел таким образом как бы на «моральной» и даже на личной почве. Но это была лишь видимость. По существу, почва расхождения имела политический характер, который лишь прорвался наружу в организационной области». Далее Троцкий делает вывод: «Так или иначе, второй съезд вошел в мою жизнь большой вехой, хотя бы уже по одному тому, что развел меня с Лениным на ряд лет»{54}. Думаю, эти оценки – честные. Но ни сам Троцкий, ни его многочисленные биографы не увидели всей парадоксальности поведения молодого революционера.
Прежде чем попытаться ответить на вопрос, в чем суть этого парадокса Троцкого, остановлюсь на другом вопросе, который, как мне кажется, имеет большое значение для понимания как русской, советской философии истории, так и политического портрета человека, которому посвящена эта работа.
Долгие годы ученые, раскрывая историческое значение II съезда РСДРП, касаясь перипетий борьбы относительно членства в партии, видели в этом прежде всего организационный вопрос: какой должна быть партия – крепостью