Ленин. Дмитрий Волкогонов
в стороне. Как и во многих других сомнительных делах. Он предпочитал в этих случаях оставаться за кулисами. Но его выступления в «Пролетарии», ряде других органов говорят о более «сбалансированной» позиции в вопросах об «эксах», нежели простой их запрет. Так, через полгода после IV съезда, осудившего «партизанские выступления», Ленин, однако, писал: «Когда я вижу социал-демократов, горделиво и самодовольно заявляющих: мы не анархисты, не воры, не грабители, мы выше этого, мы отвергаем партизанскую войну, тогда я спрашиваю себя: понимают ли эти люди, что они говорят?…»{113} Ленин несколько ранее уточняет: боевым группам действовать необходимо, но… «с наименьшим «нарушением личной безопасности» мирных граждан и с наибольшим нарушением личной безопасности шпионов, активных черносотенцев, начальствующих лиц, полиции, войска, флота и так далее, и тому подобное...»{114}
Спустя три года Ленин в Париже встретился с Камо. Вождь большевиков с большой симпатией и одобрением выслушал террориста. Камо сидел в гостиной у Ленина, ел миндаль «и рассказывал об аресте в Берлине, придумывал казни тому провокатору, который его выдал, рассказывал о годах симуляции, когда он притворялся сумасшедшим (в тюрьме. – Д.В..), о ручном воробье, с которым он возился… Ильич слушал и остро жалко ему было этого беззаветно смелого человека, детски наивного, с горячим сердцем, готового на великие подвиги… В период Гражданской войны Камо нашел свою «полочку», опять стал проявлять чудеса героизма»{115}.
Симон Аршакович Тер-Петросян (Камо), конечно, не понимал, что он и ему подобные боевики-террористы были лишь слепым орудием большевистского центра, которому всегда «для революции» были нужны деньги. Неважно, каким путем полученные: грабежом, сутенерством, предательством, меценатством, пожертвованиями.
Поэтому устоявшееся мнение о принципиальном отличии взглядов большевиков от позиций эсеров по поводу насильственных действий и индивидуального террора требует уточнений. Большевики мыслили глобальнее, в том числе и в сфере использования насилия как универсального средства, включавшего в себя в случае необходимости и самый тривиальный террор и экспроприации. Думаю, что именно экспроприации на каком-то этапе дореволюционного развития были одним из основных источников пополнения партийной кассы, которой в конечном счете руководили люди, назначенные Лениным: Красин, Богданов, Каменев, Зиновьев, Ганецкий и некоторые другие. Поэтому, естественно, «инъекции» матери в личный бюджет сына почти регулярно дополнялись «партийным жалованьем»{116}, объем которого, по некоторым данным, был не очень велик, но и не меньше среднего заработка европейского рабочего. Как пишет Валентинов, максимальной суммой партийного жалованья, установленной для руководящих членов большевистской фракции, было 350 франков{117}. Именно такую сумму, по его словам, ежемесячно получал Ленин, не отказываясь от денежных переводов, которые до самой своей смерти в 1916 году делала Мария Александровна – мать Ульянова.
В