Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 2. Григорий Аветович Джаншиев
в царстве православном
Свободу, правду и закон.
………
«Нам рано, рано!» в злобе страстной
Кричал испуган барства цвет…
– Пора! Сказал Он им в ответ;
Махнул рукой своей всевластной —
И бысть в России свет!
Печальный гул народных стонов
Он в клик восторга превратил;
Снял узы рабства с миллионов
И цепи узников разбил.
Свободной мысли и глаголу
Он дал гражданские права,
И смело к царскому престолу
Пошла народная молва.
Гордится Русь! Ликуют села!
Свободной воле нет препон,
И на обломках произвола
Царит теперь закон.
IV
Лучшая часть политической прессы без различия оттенков с нескрываемым восторгом приветствовала введение Судебных Уставов в действие, как зарю «обновления России» и водворение в ней порядков, благодаря которым «становится возможным жить в ней, как в стране цивилизованной»[56]. «Одно из самых необходимых и самых плодотворных условий цивилизации, – писали „Моек. Вед“ в разъяснение значения нового суда, – есть правильное судебное устройство, и его впервые получает Россия. Народная жизнь, где стихия права не имеет надлежащего развития, не способна ни к какому благоустройству и находится в состоянии варварства и бессилия; все, чем только дорожит человеческое общество, предполагает прежде всего идею законности и обеспечивается прежде всего ее развитием и осуществлением в жизни. Законность же и право становятся действительностью, где суд есть сила независимая и самостоятельная. Только с точки зрения нового судебного преобразования раскрывается широкая перспектива нашей политической будущности. С этим преобразованием входит в нашу жизнь совершенно новое начало, которое положит явственную грань между прошедшим и грядущим, которое не замедлит отозваться во всем… Действие его не ограничится только сферой собственно судебных установлений: как тонкая стихия, она разольется повсюду и всему даст новое значение, новую силу. Суд, отправляемый публично и при участии присяжных, будет живою общественною силою. Суд независимый и самостоятельный, не подлежащий административному контролю, возвысит и облагородит общественную среду, ибо через него этот характер независимости сообщится и всем проявлениям общественной жизни. Только благодаря этому нововведению, то, что называется законною свободою и обеспечением права, будет уже не словами, а делом… Вот какому великому делу полагается теперь основание, вот до чего суждено было дожить нам, вот что представляется живущему ныне поколению[57] утвердить и ввести в силу».
Выполнило ли современное открытие нового суда поколение это свое благородное назначение и, если не выполнило, то какие были к тому препятствия? Лучший ответ[58] на этот вопрос находим в статьях той же газеты, наглядно указывающих на неблагоприятные условия, среди которых
См.
См.
Еще в 1884 г. акад. Никитенко писал: «Новые законы (Судебные Уставы) сначала наделают много суматохи. Их не сумеют ни понять, ни оценить, ни применить. Но не должно от этого приходить в отчаяние, как не должно приводить в отчаяние от летнего дождя, который смачивает на вас платье, но приготовляет обильную жатву».
Чрезвычайно неблагоприятным условием для правильного действия новых судов было то обстоятельство, что вдохновителем внутренней политики в 60-х гг. был П. А. Валуев, человек непомерного властолюбия, самонадеянности и нетерпимости. Выдвинувшийся в 1855 г. благодаря своим либеральным взглядам (см. гл. V), он стал в 1862 г. орудием «мягкостелющей» реакции, «мягкие формы» коей особенно возмущали Салтыкова («Ах! как бы я тебя жамкнул, кабы только умел». Соч., II, 12). В «Думе Русского» осуждавший николаевские времена за «нелюбовь к мысли, движущейся без особого на то приказания», П. А. Валуев, став министром, сделался нетерпимым до крайности, с особенною, чисто болезненною, по свидетельству Никитенко, раздражительностью начал относиться к первым самостоятельным шагам печати, освобожденной от предварительной цензуры (см. гл. VII), и должен был неминуемо столкнуться с независимым новым судом. Если даже старые суды, вполне зависимые от администрации, не всегда решались ломать законы в угоду прихотливым указаниям Валуева, то новые суды должны были оказаться еще менее способными угодить ему. Первый же литературный процесс в С.-Петербургском окружном суде в августе 1866 г. вывел Валуева из себя. Судились временный редактор «
провозглашенной несменяемости, тем более, что Мотовилов не только не участвовал в заседании по делу
12 декабря 1866 г., коим для дел о печати первою инстанциею назначалась судебная палата, и число инстанций с трех сводилось к двум. М. Н. Катков выразил сильный протест против такого стеснения прав печати, ссылаясь на неудобство уничтожения для нее целой инстанции.