Любовь и другие диссонансы. Януш Вишневский
русского.
– А точнее?
– Чайковского.
– Он был геем?! – воскликнул я, не в силах скрыть удивления.
– Ну, был.
– Я не знал. И чем тебя порадовал гей Чайковский?
– Своим скрипичным концертом.
– Я это почувствовал, Джошуа. Только слушая этот концерт, можно молиться.
– Я вовсе не молился…
– Нет?! Это был не «Маарив»? А что же?
– Набор ругательств на идиш. Я могу материться на идиш больше часа без перерыва.
– Но зачем?
– Меня это возбуждает. И Маркуса тоже.
– Но почему ты ругаешься на идиш под музыку Чайковского?
– Потому что этот концерт возбуждает меня больше всего.
– Именно этот?
– И ты еще спрашиваешь?! В нем есть все: любовь и ненависть, солнце и луна, боль и сладость, голод и насыщение, война и мир, нежность и жестокость, торопливость и плавность, тоска и радость, нетерпение и покой, скука и энтузиазм, молчание и крик, жизнь и смерть…
– Да, Джошуа, я еще спрашиваю. Музыка – это не только твое личное дело, и Маркус имеет с ней мало общего. В котельной на угольной куче музыка одна, в Вене у людей в смокингах другая. Ты мне тут жизнь и смерть не приплетай. И Шопена тоже. Ты тащишься от Чайковского? Выбор хороший, но вот я тащусь в воскресенье от Бетховена, в среду от Листа, и только в канун Рождества, независимо от того, какой это день недели, от Чайковского. Знаешь, Джошуа, что такое канун Рождества? А что такое облатка? Если не знаешь, узнай, сука. Только тогда ты по-настоящему поймешь Шопена. Без польского Рождества тебе его не понять. Набери в Гугле «рождество» и узнай. Только ищи в польском Гугле: точка пи эль. Потому что только там описывается польское Рождество. На «точка пи эль». Запомнишь?
Я говорил и взбирался по куче кокса. Оступался, проваливался в толщу угля, падал на колени, но упрямо двигался дальше и кричал все громче, словно мне важно было не только доказать свою точку зрения, но и добраться до вершины – пусть это была всего лишь вершина угольной кучи в котельной.
В психушке с помощью Программы и методичного промывания мозгов нам всем вбивали в голову, что нужно подняться с колен, встать на ноги и стремиться в будущее, к новым вершинам. Даже тем, кто без дозы «Прозака» и крикливых команд медсестер не хотел или вообще не мог встать с постели. И – о чудо! – спустя какое-то время эта психотерапия начинала действовать! На кого-то через несколько дней, на других – через несколько месяцев, но практически все начинали верить в себя.
Желание покорить вершину – атавизм. У альпинистов оно проявляется в наиболее ярком и, как мне кажется, благородном виде. А у тех, кто по-паучьи взбирается по стеклу и бетону небоскребов на глазах у собравшихся внизу людей, свидетельствует лишь о психопатическом стремлении публично рисковать жизнью. Толпа внизу вздыхает, кричит, волнуется, сопереживает, удивляется, восхищается, хотя все знают, что на вершину небоскреба можно спокойно подняться на лифте. Этакая пародия на желание покорять вершины. Фрейд и его ученик Юнг прекрасно знали,