В двух шагах от рая. Михаил Евстафьев
определяющим, потому что погибшие автоматически сделаются героями, а искалеченных, раненых вырвут из сражающихся рядов, отделят от живых и отправят в специально придуманные для этой цели госпитали и медсанбаты, чтобы не смущали они видом своим сослуживцев и вступающие в бой свежие подкрепления.
Взвод Шарагина скоро врос в придорожную горку, обжил ее, превратив в большое гнездовье. Как и вся рота, весь батальон и все задействованные на эту боевую операцию части, взвод день за днем ждал приказ, а пока ждал – дрых в тени растянутых откосом тентов и под бронемашинами, мечтал о доме и видел дом в послеобеденных и ночных снах, жрал сухпаи и гадил вокруг позиций.
Как любой командир, лейтенант Шарагин боялся, что расслабуха, затянись она еще на парочку дней, всех погубит, но мало что мог предпринять в данных условиях и лишь надеялся на скорую команду выступать.
…нас обступили горы… когда солнце уходит, и темнеет, и горы переодеваются в фиолетово-серый цвет, и на дежурство заступают первые звезды, солнце некоторое время освещает обратную сторону гор, и от этого кажется, что там еще день, и они выглядят плоскими… как будто исполин какой вырезал из картона поникших воинов древних, и всадников усталых, и вершины и рельеф весь – не что иное, как их склоненные от усталости головы, и покатые плечи, и спины устроившихся на привал, и конские морды… он склеил все вырезанное вместе, расставил, как гигантские декорации, придав тем самым некий уют спящей долине… долине, которую мы скоро завоюем…
Тоску и накатившееся лирическое настроение дополнил налетевший ветер-«афганец», сухой, горячий, назойливый и густой, задувший на целый день.
Освирепел «афганец», будто осерчал за что-то на весь взвод разом и на все войска, что пришли в долину. Гнал и гнал он по воздуху мириады песчинок, скребся по брезенту, стегал по лицу, забрасывал пылью и песком сжавшихся за камнями, в окопах часовых, которые мечтали о скорой смене.
Но смена никогда не приходила в положенный час. Безразличные к тяготам молодых старослужащие дрыхли, черпаки, которым следовало заступать, тянули время, урезая собственные смены.
Ветер приплясывал, хороводил по долине, непроглядным пыльным туманом застилал небо и горы. Разгуливал на просторе «афганец» – напористый, свирепый, беспощадный, словно чувствовал свое превосходство и полную безнаказанность.
…как же там было сказано? ох, как правильно там было написано!.. – мучился Шарагин, надеясь вспомнить кусочек из Екклесиаста, вычитанный когда-то:
«Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои…»
…точь-в-точь про «афганец» писалось… вернусь домой, надо перечитать…
В полку терпеть «афганец» было легче, но тоска наваливалась не меньшая и всегда тянуло домой, а поскольку дом был далеко, тянуло напиться.
Поднятый «афганцем» песок просачивался всюду, во все щели, во все дырки, люди сплевывали, вычищали песок из