И мы очистим город. Джеймс Хедли Чейз
давно это был процветающий, оживленный городок, но все его благополучие держалось на двух заводиках, что выпускали всякий немудреный инвентарь. А теперь золотой век городка кончился – его убил конвейер. Пойди потягайся на дедовский лад с современными заводами, как грибы выросшими по соседству! Вот и вышло, что серийное производство да близость Бентонвиля погубили Фэйрвью. Бентонвиль – молодой промышленный центр в полном расцвете сил. И всего-то до него пятьдесят километров. Молодежь потянулась к ярким огням лавок, дешевым аккуратненьким коттеджам, весело бегущим трамваям и, наконец, буйному кипению всякого рода предпринимательства – коммерческий центр города, подобно молодому, здоровому сердцу, не знал перебоев.
Итак, младшее поколение сбежало в Бентонвиль, а то и подалее на север – до самого Нью-Йорка. Дельцы тоже поторопились перебраться со своими конторами и магазинами в более оживленное место. В Фэйрвью остались лишь самые непредприимчивые, и каждый перебивался как мог.
Старый городок готовился исчезнуть с лица земли – стоило взглянуть на обшарпанные дома, на запущенные улицы, на качество товаров, пылившихся на полках случайно уцелевших лавок. О том же свидетельствовал потрепанный, невзирая на отчаянные попытки сохранить хоть какое-то достоинство, вид бывших мелких коммерсантов. Когда-то, во времена процветания, все они неплохо тут зарабатывали, а теперь просто доживали последние дни в печальном, полумертвом городишке. Но особенно красноречиво об умирании говорило число безработных на перекрестках улиц – ко всему равнодушных, впавших в полную апатию...
Впрочем, искорка жизни в Фэйрвью еще тлела. Правда, вовсе не за счет бурной деятельности, а скорее по забывчивости Филипа Хармана – бывшего «короля» Фэйрвью. Лет десять назад, когда ничто не предвещало заката, Харман решил выпускать местную газету, дабы она распространяла среди жителей политические убеждения Хармана, принципы Хармана, религиозные воззрения Хармана и тому подобное. Сказано – сделано. Газета получила звонкое имя «Кларион»[1]. Однако справедливости ради стоит заметить, что настоящей популярностью она стала пользоваться лишь после того, как Харман, покидая город, передал руководство Сэму Тренчу. Вспомни Харман о существовании «Кларион» – он бы, конечно, давно перестал финансировать издание. Но, к счастью, он был очень богат и при этом перегружен делами, а потому, приказав однажды своему банкиру ежемесячно перечислять газете небольшую сумму, со временем напрочь забыл об этом деле, и, таким образом, на его деньги «Кларион» могла кое-как перебиваться.
Помещение редакции, как и сама газета, отличалось большой скромностью: всего три комнаты и прихожая. Штат же составляли главный редактор Сэм Тренч, репортер Эл Барнс, два-три сотрудника без определенных занятий и Клара Рассел.
Собственно, на Кларе-то все и держалось. Только ее стараниями в газете пока теплилась жизнь. Клару пригласил сюда еще Харман, между тем всего три года назад она бы только расхохоталась в ответ на подобное предложение, ибо в те времена мисс Рассел была лучшим репортером канзасской «Трибюн». История ее довольно примечательна: в семнадцать лет, работая машинисткой в редакции «Канзас-Сити геральд», Клара почувствовала, что и сама может писать. Убедившись, что хозяин газеты не намерен поощрять ее талант, девушка без колебаний перешла в «Трибюн», где ей поручили вести рубрику для женщин. Клара вкалывала день и ночь и вскоре приобрела завидную репутацию. Ее сделали репортером, – казалось, за будущее можно не беспокоиться. И уже начинающие журналисты стремились подражать мисс Рассел... Но Клара и не думала почивать на лаврах, а продолжала трудиться сверх меры, то и дело взваливая на себя непосильные нагрузки. Усталость и привычка на ходу глотать что ни попадя могут доконать кого угодно, и в конце концов Клара заболела. Тяжело и надолго. Много месяцев провела она в своей комнатушке совершенно одна – только два раза в неделю приходил врач.
В довершение всех бед, возвратясь на работу. Клара поняла, что «священный огонь» угас. У нее просто больше не было сил держаться на прежнем уровне. Хозяин вызвал девушку к себе и вежливо, но твердо предложил выбрать менее утомительное занятие. Клара достаточно долго варилась в этом котле и видела не одного журналиста, сгоревшего без остатка, а потому молча собрала чемоданы. Филип Харман предложил вдвое меньше, чем она получала в «Трибюн», но Клара тотчас согласилась и уже через неделю работала на новом месте. С тех пор мисс Рассел могла с удовлетворением констатировать, что, вопреки мрачным прогнозам Хармана (он уверял, будто газета не протянет и двух лет), благодаря ее стараниям тираж «Кларион» увеличился на две тысячи экземпляров.
Появление Клары нарушило сонное оцепенение, в коем давно пребывали сотрудники редакции. И дело даже не в том, что хорошенькая девушка – большая редкость для Фэйрвью, а просто весь ее облик, все в ней говорило о высоком профессионализме и любви к своему делу.
Сэм Тренч сразу проникся к Кларе симпатией. Поседевший за письменным столом старый газетчик распознавал настоящего репортера с той же легкостью, с какой завсегдатай ипподромов отличает благородного скакуна от клячи. Пусть теперь Сэм – давно сломленный жизнью старик, совершенно утративший боевой запал, но когда-то
Рожок, горн