Москва 1812 года глазами русских и французов. Александр Васькин

Деревянный дом для графа А.К. Разумовского был выстроен на Гороховом поле по проекту арх. А.А. Менеласа в 1799–1802 гг. Главный корпус был деревянным, боковые корпуса – каменными. Ныне это дом 18 по улице Казакова.

Арбатский театр стоял в начале современного Гоголевского бульвара.

«Дом мэра».

Спасо-Вифанский мужской монастырь в Сергиевом Посаде.

Это тот самый магистр Московского университета Виллерс, что припал к стопам французского императора уже 2 сентября на Поклонной горе. Один из ярких примеров коллаборационизма и предательства. Виллерс не только сам вызвался служить оккупантам обер-полицмейстером, но и составил список подобных себе отщепенцев, которых французы могли бы назначить комиссарами московской полиции. Активно участвовал в проведении оккупационной политики. Бежал вместе с французами, однако, был пойман и арестован. Пользуясь личными связями избежал наказания, хотя по результатам расследования был приговорен к ссылке в Сибирь.

О семье Оберов не раз упоминается в этой книге. Николай Обер и его жена Мари-Роз Обер-Шальме имели в Москве магазины модной одежды, один из них находился на Кузнецком мосту, другой в принадлежавшем им доме в Глинищевском переулке (ныне дом 6). Один из самых дорогих в Москве магазин отличался непомерными ценами на продаваемые товары, а его хозяйка угодила в роман «Война и мир» – именно к ней старуха Ахросимова повезла одевать дочерей графа Ростова: «На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m-me Обер-Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя». Мать А.С. Пушкина Надежда Осиповна тоже приезжала к Обер-Шальме за покупками, когда своих маленьких детей Сашу и Олю надумала она учить танцам. Фамилию предприимчивой француженки москвичи искорежили на Обер-Шельме, некоторые даже полагают, что само слово шельма пошло в народ с того времени. А между тем состояние Оберов перед войной достигло полумиллиона рублей! Когда увлечение всем французским стало приравниваться к измене, и вывески на вражеском языке стали сбивать с фасадов, модные магазины позакрывались. В 1812 г. Николая Обера выслали из Москвы, а вот его жену с двумя сыновьями оставили. Сие странное обстоятельство породило немало обывательских толков. Как пишет Лев Толстой в третьем томе своей эпопеи, граф Ф.В. Растопчин, высылавший всех французов из Москвы, оставил в городе «г-жу Обер-Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения». Неудивительно, что Обер-Шальме посчитали французской шпионкой. Когда Наполеон занял Петровский дворец, одной из первых, кого он вызвал к себе, была… госпожа Обер-Шальме. «Легко представить, каким печальным размышлениям должен был он предаваться в своем Петровском дворце; по всей видимости, он не смыкал глаз, как и все несчастные жертвы этой несчастной ночи, потому что около шести часов утра один из его адъютантов отправился в ближайший лагерь и просил от его имени г-жу О^*** явиться к нему. В первые попавшиеся дрожки запрягли скверную лошадь, и адъютант провожал г-жу О^***, которая отправилась, как была, в своем лагерном костюме. У ворот дворца встретил их маршал Мортье, подал ей руку и провел ее до большой залы, куда она вошла одна. Бонапарте ждал ее там, в амбразуре окна. Когда она вошла, он сказал ей: «Вы очень несчастливы, как я слышал?» Затем начался разговор наедине, состоявший из вопросов и ответов и продолжавшийся около часу, после чего г-жу О^*** отпустили и отправили ее с такими же церемониями, с какими она была встречена», – писал еще один «москвич» с трудно произносимыми именем и фамилией шевалье Франсуа Жозеф д’Изарн де Вильфор: «…Не знаешь, что и подумать о великом человеке, который спрашивает, и кого же, г-жу О^***, о предметах политики, администрации и ищет совета для своих действий у женщины!» – удивлялся много лет спустя де Вильфор. Отсюда и пошла слава Мари Обер-Шальме как французской лазутчицы. Беседа с императором тянулась целый час. Де Вильфор отметил, что ответы Обер-Шальме «показывают здравый смысл и большое беспристрастие. Так, например, Бонапарте спросил, что она думает об идее освободить крестьян? – Я думаю, Ваше Величество, что одна треть из них, быть может, оценит это благодеяние, остальные две трети не поймут, пожалуй, что вы хотите сказать этим. Тут Бонапарте понюхал табаку, что он делал всегда, встречая какое-нибудь противоречие». Граф Алексей Уваров дополняет рассказ шевалье: «Несчастная заплатила ужасной ценой за роковую честь поговорить с современным Чингис-Ханом… Когда французская армия покинула Москву, она последовала за отступающим войском с своими детьми. Это семейство выстрадало столько же, сколько и другие беглецы; рассказывать об этом было бы ужасно… Она умерла от тифа; есть основания предполагать, что яд сократил ея дни». Как писал П.И. Бартенев, «эта обирательница русских барынь заведовала столом Наполеона и не нашла ничего лучше, как устроить кухню в Архангельском соборе. Она последовала за остатками великой армии и погибла с нею». В самом доме Оберов в Глинищевском переулке в то время, пока его хлебосольная хозяйка угощала Наполеона в Кремле, разместился высокопоставленный французский генерал со своей свитой, и, быть может, потому здание не пострадало от пожара. Не успев освободить крестьян от крепостного права, Наполеон оставил Москву. Вместе с благодетелем бежал и французский генерал, и госпожа О^***. Обер-Шальме как особа, приближенная к императору, сломя голову неслась вместе с французской армией по бескрайним просторам как всегда долго запрягающей России. С кухаркой Бонапарте были и два ее сына Федор и Лаврентий, родившиеся в Москве и добравшиеся уже после смерти матери во Францию. Особняк в Глинищевском опустел, но не надолго. А в Москве подсчитывали убытки. Одним из немногих уцелевших домов был бывший особняк Обера. Его и заняла канцелярия московского обер-полицмейстера Ивашкина. Граф Ростопчин приказал ему: «…Магазин Обер-Шальме… конфисковать и продать с публичного торгу, вырученные же деньги употребить на вспоможение разоренным московским жителям». Не прошло и пяти лет после окончания войны, как уцелевшие Оберы – Николай и два его подросших сына – вернулись в наш гостеприимный город. Москва оказалась не злопамятной. Да и понять возвращенцев можно – родились мальчики в России, тянуло их на родину. Дом в Глинищевском опять стал принадлежать французам-эмигрантам. После смерти Николая Обера в 1826 г. особняк перешел по наследству одному из его сыновей – Лаврентию. С него-то и начинается «пушкинский» период в истории здания. В находившейся здесь гостинице поэт останавливался шесть раз.

«Москва. По приказанию Е.В. Императора, московский комендант, дивизионный генерал и имперский граф всем патрулям и отрядам Французской армии. Личность и собственность синьоры Аксиньи, кормилицы, имеют быть уважаемы; в удостоверение чего и т. д. Граф Себастиани».