Два звонка до войны. Сергей Викторович Пилипенко
растянутого на всю ширину вокзального фасада плаката с призывами к труду и миру.
Постояв здесь совсем немного, поезд, фыркнув, двинулся далее, оставляя позади толпу возбужденных чем-то людей, которые собрались для чего-то на перроне и дружно ходили взад-вперед с самыми различными флажками и флагами, иногда перемешанными небольшими транспарантами.
– Ой, смотрите, – несколько возбужденно вскрикнула Люся, указывая рукой куда-то на середину всей той, бродившей по перрону публики, – а наши уже празднуют труд и май. Ой, как хорошо, – и она от удовольствия даже похлопала в ладоши, словно маленький ребенок.
Глаза ее искренне засверкали какой-то внутренней и восторженной синевой, лицо расплылось в широкой улыбке, а щеки мгновенно наполнились свежим румянцем, очевидно проистекающим где-то из глубины той самой души, которую она так яростно отрицала.
Но мужчина не стал ей говорить об этом, а лишь, молча, улыбнулся, наблюдая за внешне произведенными изменениями.
Ему и самому почему-то вдруг захотелось так же порадоваться, и даже отчасти захлопать, как она, в ладоши. Видимо, что-то внутреннее и вовсе не заметное передалось одночасье по пути, отчего на душе стало как-то теплее и радостнее.
На какое-то время он даже забыл, зачем сам здесь находится и с какой целью направляется в Германию.
Его по-настоящему забавляла эта очень простая и в то же время политически стойкая девушка, которая всей своей душой отстаивала так называемые партийные интересы, хотя сама вряд ли была так называемым членом партии того времени.
Но больше всего Молчуна удивляли ее глаза. Они словно наполнились живым светом и именно того окраса, который ему почему-то нравился, зачастую присутствуя в глазах самых простых немцев.
Но в то же время, он не мог вспомнить хотя бы одного случая такого искреннего выражения восторга со стороны тех самых людей, которые находились по ту сторону границы.
Молчун чем-то даже сравнил всех их с живыми или ходячими мумиями, мало подвластных жизни самой души и больше подверженных только корысти присутствия человеческого тела.
Да, теперь, он действительно уловил значительную разницу между так называемым советским человеком и обыденным европейцем, представителем любого класса и любой страны, так как, по сути, все они выглядели абсолютно одинаково, по крайней мере, именно для него.
И это также дало ему повод для того, чтобы по-настоящему поразмыслить обо всем на досуге и хоть чем-то занять свое так называемое не используемое для службы время.
То, что он относился к службе внешней разведки, являлось в самой величайшей степени секретно.
Его позывной знал лично только товарищ Сталин и еще несколько лиц из самого ближайшего окружения.
Все остальные работники видели в нем лишь обычно присутствующего чиновника, способного лишь наблюдать, но никак не принимать какие-либо решения.
Но так было лишь в советском посольстве или на стороне того государства, которое он непосредственно