Человек в серых очках. Иван Тургенев
кажется, и в России были?
– А музыку вы тоже любите? – промолвил он, не отвечая на мой вопрос – В оперу ходите?
– Я музыку люблю.
– Любите? Гм! любите? Понятное дело; вы – славянин, а все славяне – меломаны. Самое это последнее искусство. Когда оно не действует на человека – скучно; когда действует – вредно.
– Вредно? почему же вредно?
– Оно вредно – как слишком теплые ванны. Спросите докторов.
– Вот как! Ну – а о других искусствах вы какого мнения?
– Искусство только одно и есть: ваяние. Вот это холодно, бесстрастно, величаво – и зарождает в человеке мысль – или иллюзию, как угодно, – о бессмертии и вечности.
– А живопись?
– Живопись? Крови много, тела, красок… много греха. Голых женщин пишут! Статуя никогда гола не бывает. И к чему разжигать человека? Люди и так все грешны, преступны; все насквозь проникнуты грехом.
– Все без исключения? и все насквозь?
– Все! Вы, я, даже вот этот толстый холостяк с добродушным лицом, который покупает куклу в подарок чужому ребенку, а может быть, и своему – все преступны. У каждого в жизни есть уголовщина – и никто не имеет права сказать, что ему нет места на той пакостной скамейке, на которую сажают обвиняемых.
– Вам это лучше знать, – вырвалось у меня невольно.
– Именно так: мне это лучше знать. «Experto credi (вместо crede) Roberto»[2].
– Ну – а литература? Какое ваше мнение о литературе? – продолжал я свой экзамен. «Коли ты меня мистифицируешь, – подумал я, – почему ж и мне не потрунить над тобою? Ты же делаешь ошибку в латинской цитате, которой никто от тебя не требовал».
Незнакомец равнодушно усмехнулся – словно понял мою мысль.
– Литература не искусство, – промолвил он небрежным голосом. – Литература должна прежде всего забавлять. А забавляет только литература биографическая.
– Вы такой охотник до биографий?
– Вы меня не так поняли. Я разумею те произведения, в которых авторы рассказывают читателям о самих себе – напоказ себя выставляют – то есть на смех. Ничего иного люди настоящим образом знать не могут… да и то! Вот почему самый великий писатель – Монтень. Такого нет другого.
– Он слывет за великого эгоиста, – заметил я.
– Да; и в этом его сила. У него у одного достало смелости быть эгоистом – и посмешищем – до конца. Оттого он меня и забавляет. Прочту страницу, другую… посмеюсь над ним, над самим собою… и баста!
– Ну – а поэты?
– Поэты занимаются музыкою слов, словесной музыкой. А вы знаете мое мнение о музыке.
– Что же должно читать? И что должен, например, читать народ? Или вы полагаете, что народу читать не следует?
(Я заметил на одном из пальцев незнакомца кольцо с гербом; несмотря на его мизерный и обтерханный вид, мне сдавалось, что он должен придерживаться аристократических мнений; а быть может, и сам он по происхождению принадлежал аристократии.)
– Напротив, – отвечал он. – Народ должен
2
«верь опытному Роберту» (лат.)