В огне. Александр Афанасьев
это был простой пацан, он подобрал автомат и пошел, и открыл огонь, и мы его убили.
– Ты же знаешь… эти малолетние фанатики… может, у него родственника убило.
– Не убило. А убили. Мы убили, понимаешь? Это не случайность, мы убивали людей, и они все нас ненавидят. А этот пацан – это наш народ, он – из нашего народа, и он взял автомат и пошел убивать нас…
– Ты говоришь не так, как подобает офицеру.
– Я говорю так, как подобает персу. Понимаешь, нас все время учили, что мы офицеры, но мы же – и персы, мы из персидского народа. Куда мы пойдем, если наш народ ненавидит нас?
– Прорвемся к русским.
– До них не дойти.
– Возможно, они уже высаживают десант… может быть, их бронеколонны уже в городе.
– И что? Что это изменит? Даже если мы и останемся в живых… я не могу больше, понимаешь, не могу…
Майор помолчал:
– Помнишь моего отца?
– Мусу-джана? Помню, конечно.
– На Каспии его один раз выбросило за борт… он сам мне рассказывал. Был шторм. Он проплыл в шторм несколько миль… но все же не прекращал грести, пока его не подобрали с катера нефтяников. Мне не нравятся твои слова, они – слова пораженца. И предателя. Хочешь быть с нами – будь. Нет – сиди и дожидайся, пока тебя расстреляют. Это не народ, это чернь. Восставшая чернь. Ничего, кроме кнута и пулемета, она не понимает, потому что чернь – она и есть чернь. Светлейшего больше нет, но мы, офицеры, – есть. И если мы не приведем эту чернь к должной покорности – ничего не будет. Страны не будет, потому что эти – они неспособны строить, они могут только разрушать. Хочешь помогать нам – помогай. Нет – сиди с сидящими, сами справимся. Твое слово, брат…
Полковник вздохнул:
– У тебя был мудрый отец, брат. Я помогу тебе – и да простится мне…
Как он и ожидал, за ними пришли довольно скоро, хотя понятие «скоро» в этом каменном мешке было растяжимым, время они знали по часам одного из офицеров, которые не были разбиты или отобраны. У гвардейца Муртазы, о котором сказал майор, был не нож, а длинная, острая, вшитая в обмундирование спица. Смертоносное оружие, им запросто можно достать до сердца или до печени, а это – смерть.
Когда за стеной что-то зашевелилось тяжелое – засовов нормальных тут не было, замков тоже, и двери импровизированных камер для устойчивости заваливали чем-то тяжелым, – все они напряглись. Их было несколько… и каждый знал свою роль. Возможно, здесь есть предатели… даже наверняка есть… но сделать они ничего не успеют.
Открылась дверь – она открывалась наружу, мощный луч света от аккумуляторного фонаря ударил в камеру, слепя узников:
– Выходить! Шестеро на выход!
Как и было оговорено – не вышел никто.
– Выходить! Шакалы…
Гвардейцы решились – один прикрывал второго автоматом, а этот второй вошел в камеру и, схватив первого попавшегося, потащил его наружу. При этом обе его руки оказались заняты, автомат висел за спиной, да и от плачущего, хнычущего врага, которого ты презираешь, вряд ли можно ждать смертоносного удара…
– Пощадите,