Товарищ «Маузер». Братья по оружию из будущего. Юрий Валин
на х…, ваш товарищ начдив, – пробормотала девушка. – Бросили меня все. Слушай, к черту эту музыку. Ой, у меня виски сейчас лопнут. Дай вина. Там мадера осталась.
Пашка зачем-то взял с комода липкую бутылку, протянул девушке. Она шумно глотнула раз, другой. Обтерла ладонью рот. Пашка смотрел, как по гладкой коже катятся капли. Грудь у рыжей красавицы была небольшая, но даже на взгляд упругая, как литая резина.
Девушка насмешливо улыбнулась. Глаза у нее были шалые, пьяные, с огромными зрачками, и смотрели так бесстыдно, что у Пашки заколотилось сердце.
– Ну какой ты красноармеец, мальчик? Разве невинных херувимов в большевики берут?
Пашка насупился. Разве виноват, что уродился светловолосым и кудрявым? Стригись хоть каждую неделю, все равно дразнить будут. И никого не волнует, что ты почти любого можешь на лопатки уложить и английский бокс изучаешь. Раз борода еще не растет и кудрявый – амба, одна дорога, в херувимы. Тьфу! Бога и всех херувимов революция уже два года как отменила, чтоб вы знали.
– Барышня, ты бы задницу прикрыла и бельишко накинула. Не ровен час деникинцы налетят. Отступать нужно.
– Суровый какой, – девушка надула и так припухлые губки. – Коммунист, да? Ну иди, раз нравлюсь, – рыжая бесстыдница окончательно повернулась на спину.
Пашка ошеломленно смотрел, как перед ним раздвигаются ноги в сползших шелковых чулках.
– Иди, дурачок, – прошептала девушка, глядя огромными бессмысленными глазами. – Хорошо будет. Я вкусная.
Не устоял прикомандированный к ремкоманде боец Звиренко. Заворожил-околдовал бойца девичий гладкий животик да лобочек с аккуратным рыжим островком. И хоть познал Пашка радости плотские еще дома, под шелест прибоя на теплом азовском песке, но сейчас вышло как в первый раз. Теплая она была, податливая, и правда, статуэтка живая. Вздыхала часто, руку, чуть подпорченную синяками повыше локтя, на шею закинула, кудри юного любовника пальчиками ласкала.
– Давай, давай… ох, какой же вы зверь, товарищ Антоний…
Как называла да за кого принимала, Пашка думать не желал. Сладко было так, что взвыть впору. Огромная кровать скрипела, мешали сползшие на сапоги шаровары, да только и оглох Пашка, и онемел. Сжимал в объятиях скользкое тело, не чуял запаха вина и застарелого курева.
Ноги девушки обхватывали поясницу, вздрагивали:
– Ой, постой, задавишь! Ты сегодня совсем… Марафету хочешь?
Пашка хотел продолжить. Кровь била в башке гулким колоколом. Трясло всего. Замер, только жадно целовал в ключицу.
– Сейчас, сейчас, – бормотала рыжая, запуская руку в груду подушек. – Я только носик припудрю. Сам-то отчего не хочешь?
Пашка двинуться ей дал, но вымолвить не мог ни слова. Да и не о чем было говорить. Ниже живота тело словно парализовало. Ох, да не может быть, чтобы такой сладостью плоть сводило.
Руки у барышни дрожали, белый порошок сыпался на грудь. Бормотала:
– Дай, дай втянуть. Да пусти, гад, я тебе по-собачьи дам.
Она звучно втянула ноздрями, на мгновение замерла. Замотав