Формула алхимика. Игорь Лебедев
прошения да прямо из присутствия угодивший в участок, сокрушался, что государству теперь придется расходовать на его отправку казенные средства, не говоря уж о том, что сам бы он доехал быстрее. Сидевший же рядом с ним бродяга, напротив, был вполне доволен задержанием, которое, как он признался, совершилось с ним уже в седьмой раз.
– Без паспорта хорошо, – потягивался он на лавке, мечтательно глядя в потолок, – заберут, накормят, одежонку дадут… С паспортом-то – хоть с голоду ложись помирай… Ты, дядя, не горюй – денька три посидим, отдохнем, поправимся… Потом в пересыльную отвезут…
– А там чы довго?[9] – насторожился хохол.
– Да недельки две подержат… А то и месяц… Армяк дадут, хороший, новый… Зимой – полушубок, валенки… Когда на место доставят, спросят: «Отдаешь шубу?» А зачем отдавать-то? Нет, мол, не отдам. Ну, и оставят тебе… Тут же на рынок, выручишь рубля три – если за армяк, а за шубу и пять можно, и обратно сюда, за новой шубой. Только тем и живу…
Хохол грустно вздохнул.
В приемной зале перед толстым полицейским чиновником Облауховым сидел на стульчике плюгавый мужичок в причудливом костюме монашеского покроя с жидкой бороденкой и выражением высшего благочестия, сильно контрастировавшим с явными признаками распутной жизни на лице. Стол был завален кучей вещественных доказательств обманного промысла: пузырьки с «иорданской» водой, щепки с «креста Господня», покрывала на гробы, образки и прочие священные предметы.
– Откуда добро, господин схимник? – спросил Облаухов, приготовившись заносить признания в протокол.
– Привезены мною из священного града Иерусалима, – смиренно молвил монашек.
– Ты ж говорил, что с Афона пришел.
– И там был, – не теряя достоинства, кивнул паломник. – Подвизался в исихастском делании.
Покопавшись в бумагах, Облаухов разыскал заявление купца Кораблина, из которого следовало, что означенный господин в монашеском облачении, представляясь отцом Ермогеном, вымогал три рубля в обмен на благословение лавки и обещания безубыточной торговли.
– В противном же случае угрожал заживо отпеть, – окончил он зачитывать показания потерпевшего. – Было?
– Напрасное заушение[10], – ответил божий человек. – Оный купец меня сам в лавку заманил, потому как по моей праведности благодать и на других преизобильно истекает. Желал, нечестивый, через меня торговые дела свои исправить.
– Благодать? – хихикнув, уточнил Облаухов.
Монашек невозмутимо кивнул.
– Это ж когда на тебя благодать снизошла, Лейкин? – раздался голос околоточного надзирателя Свинцова, который хотел было прошмыгнуть к чайному столу в общей зале, но зацепился взглядом за знакомое лицо. – Наверное, когда со службы за пьянство погнали?
Смиренно-возвышенный вид монаха враз поблек. Он весь как-то обмяк и скукожился.
– Ишь ты, вырядился, – продолжил околоточный, – палку себе нашел.
Иван Данилович кивнул на посох с железным набалдашником
А там долго ли? (укр.)
Заушение – оскорбление (устар.).