Предначертание. Вадим Давыдов
густые брови. – Я в строй встал. Наконец-то. Как полагается.
Шерстовский хотел что-то возразить, но не успел. В горнице, потирая друг о друга ладони, возник… Вот это и есть петроградский профессор, ошалело подумал Шерстовский. Загряжский?!? Здесь?!? Сейчас?!? Не может быть!
– Доброе утро, господа! Нуте-с, нуте-с, – профессор широким шагом подошёл к Шлыкову, бесцеремонно, по-докторски, уложил его на лавку, закатал рубаху, осматривая почти зажившую рану. – Делаете успехи, молодой человек. Яков Кириллыч, коллега, вы как, пользовали уже нашего больного?
Гурьев, улыбаясь, кивнул.
– Лимонник! Лимонник, доложу я вам, – воодушевлённо произнёс Загряжский. – Народным средствам нужно самое пристальное внимание уделять! Это же просто не знаю, как чудесно, что вы меня, Яков Кириллыч, сюда вытащили!
– Илья Иванович, – Шерстовский, не узнав собственного голоса, прокашлялся. – Простите, Илья Иванович… Это… Вы?!
Профессор, кажется, только теперь заметивший ротмистра, выпрямился и вгляделся, поправляя очки, в его лицо. И всплеснул руками:
– Боже мой! Витенька! Какими судьбами?! Голубчик! – и шагнул ему навстречу, протягивая обе руки.
Когда первые восторги узнавания поутихли, Загряжский проговорил, улыбаясь:
– Возмужали вы, Витенька, вас и не узнать сразу! Не знал, не знал, что вы в Манчжурии, иначе давно разыскал бы! А я тут теперь, изволите ли видеть, проживаю, совершенным магнатом Потоцким, почти, можно сказать, по-старорежимному! Ну, что это я разболтался, – оборвал он себя. – Не буду, не буду мешать. А вас, Витенька, как милостивый государь наш Яков Кириллыч с военного совета отпустит, пожалуйте, жду. Наливочка здесь на лимоннике настоянная, просто нектар божественный! Лимонник! Женьшень – это полная, доложу я вам, Витенька, ерундистика! Но вот лимонник, лимонник – это да! Всё, всё. Ретирада, ретирада!
Профессор исчез так же непостижимо, как явился. Шерстовский встряхнулся, как выбравшийся из воды пёс, одёрнул зачем-то френч и уставился на Шлыкова в совершенной прострации. А Шлыков, язва такая, осклабился да ещё и подмигнул:
– Что, ротмистр? Расклад улавливаешь?
Ответить на это Шерстовскому вновь не удалось. На пороге возник вестовой с несколько растерянным видом.
– Что такое, Малышкин? – недовольно, хотя и ровно произнёс Гурьев. – Я же просил – не беспокоить.
– Так японцы там, Яков Кириллыч!
– Какие?! О-о… Пусть заходит, – Гурьев поднялся.
Вестовой вышел и секунду спустя вернулся с высоким японским офицером. Тот поклонился и сказал на чистейшем русском языке:
– Доброго утра, Гуро-сан. Генерального штаба майор Такэда. Прибыл в ваше распоряжение по приказу его высокопревосходительства генерала Сумихары. Со мной – взвод маньчжурской армии и боеприпасы для вашей части.
– Благодарю, – поклонился в ответ Гурьев, стараясь не выдать охватившего его волнения. – Присаживайтесь, Такэда-сан.
– Сабуро, – улыбнулся японец, снова кланяясь. – Моё имя Сабуро,