Экстерриториальность. Анатолий Найман

      Исторгни тост не тост

      Из говорения:

      – За безответственность

      Стихотворения!

      За звук, не в очередь

      На штамп ко вкладышу,

      Не чтобы речь тереть,

      Упавший на душу.

      Не за в морщинах лоб

      И палец к темени —

      За вереницу слов

      Без роду-племени.

      За все, что числится

      Как безыдейное —

      Пей за бессмыслицу,

      Возню постельную,

      Бузу базарную…

      За непохожее

      На жизнь!

      Чтоб шарм ее

      Почуять кожею.

      Что-то глаз и ухо дразнит,

      мелко-мелко мельтеша:

      дескать, глория сик транзит, —

      и давай кряхтеть душа.

      Как в котле у юной ведьмы,

      вскиснувшее вещество:

      не иметь бы, не иметь бы,

      не иметь бы ничего.

      Ни готовить тайной встречи,

      ни шутя орехи грызть,

      ни роскошествовать в речи,

      ни сосчитывать корысть.

      …А куда же ты глядела,

      когда девочкой была?

      Для чего искала дела

      и узор, как сеть, плела?

      Вот и колет твой же острым

      плавником тебя улов.

      Щиплет йод. Не пир, не постриг

      жизнь. Не память. Жизнь из слов.

      Волна набегает, и берег давай говорить —

      о веслах, винтах, парусах и канатных паромах.

      Она отвечает, но речи потеряна нить.

      Доносится лишь: – Я не дура. – Я тоже не промах.

      И было б забавно взаимное их хвастовство,

      не бейся там сдавленный всхлип и мольба. Опозданье —

      от века в ней свойство натуры, тогда как его

      натуры ядро – неназначенных встреч ожиданье.

      Лаская губу ль его заячью, волчью ли пасть,

      щекочет она изъязвленное ею же нёбо.

      И чья, непонятно, в их кашле натуга, чья власть.

      И кто задохнулся, она или он? Или оба?

      Коровки божьей, жука и мухи

      трепещут крылышки и дребезжат,

      и застревает в безвольном ухе,

      чего не ловит надменный взгляд.

      Ты, желтосиняя в алмазной крошке

      стрекозья выставленность арт-нуво,

      когда фацетки двуглазой брошки

      и есть искусство – да ну его!

      Вы – цацки, вы – ни на что не годный

      без толку мечущийся блеск и гул,

      изображающие то почетный,

      то стерегущий нас караул.

      Рука, прихлопни их, по треску дроби

      в параде казнь признав. Но не угробь

      улитку пламени и кокон крови.

      Неповторимы огонь и кровь.

      Всё, я уже ничего не знаю.

      Не слышу