Об Ахматовой. Надежда Яковлевна Мандельштам
неряшливой, невежественной книги»:«.. К числу посмертных надругательств над Анной Ахматовой я отношу и „Вторую книгу“ Н. Мандельштам. Вышедшую, к стыду нашему, у нас в Самиздате – в виде рукописи и на Западе – в виде книги. <.. > Ахматовой после смерти выпало на долю еще одно несчастье: быть изображенной пером своего друга – Надежды Яковлевны Мандельштам»161. Она называет Н.Я. «мастерицей всевозможных сплетен» и решительно отказывает ей в претензии на «треугольник» с О.М. и А.А., в праве на тройственное «мы».
Настроения всех задетых и возмущенных «Второй книгой», быть может, четче и жестче других просуммировал и выразил Вениамин Каверин, написавший Н.Я. в том же 1973 году резкое и фактически открытое письмо:
Вы решили – ни много, ни мало – доказать, что за последние пятьдесят лет нашей литературы не было. Были только Мандельштам, Ахматова и Вы, не написавшая ни строчки. Замечу, что в первой книге Вы пишете об Ахматовой, как о старшей сестре, а во второй – как о младшей, которую можно время от времени покровительственно осадить. <… >
Вы не вдова, Вы – тень Мандельштама. В знаменитой пьесе Шварца тень пытается заменить своего обладателя – искреннего, доброго, великодушного человека. Но находятся слова, против которых она бессильна. Вот они: «Тень, знай свое место».162
Как видим, явным эпицентром читательского гнева стала именно Ахматова, вернее, то, что Н.Я. о ней написала; многие формировали свое мнение о «Второй книге» именно на этом «материале».
Но для того, чтобы быть задетым в книге Н.Я., вовсе не обязательно было быть первым поэтом России. Ф.Г. Раневскую, например, названную в одном месте «хорошей актрисой», в другом Н.Я. помянула так:
В Ташкент я приехала совсем разутая. Фаина Раневская, актриса, дружившая тогда с Ахматовой, подарила мне тапочки, связанные из крученой ваты, то есть хлопкового сырья. Они порвались на пятый день, потому что я неосторожно ступала. Фаина горестно вздыхала, что своей тяжелой походкой я загубила нежную и красивую вещь. В ее голосе был звук: обуви на вас не напасешься! (Именно на таких ролях она специализировалась в театре и, говорят, была сильна.) Я раскаивалась, что приняла подарок или, по крайней мере, не предупредила, как он непрочен.163
Но сама Раневская категорически это отрицает:
Эта мразь даже меня оболгала, даже п[отому] ч[то] я слишком явление незначительное. Никаких плюшевых тапочек у меня не было никогда, которые якобы я ей дарила и бранилась, как торговка, когда тапочки порвались. Фу, мерзость…164
От очной ставки двух тапочных свидетельств остается ощущение того самого раствора правды в неправде, о котором писал Найман: ведь в Ташкенте-то обе женщины были (и, кстати, ревниво недолюбливали друг друга, что засвидетельствовано Л.К. Чуковской).
Думаю, однако, что художественный прием, к которому – быть может, и непроизвольно – прибегает Н.Я., должен быть все-таки иной – и к тому же напрямую «позаимствованный» у Мандельштама-прозаика.
В