Только женщины. Джон Бересфорд
на которой, в числе прочего, лежала и обязанность – и не из самых легких – переводить письма своего начальника на приличный английский язык.
Гослинг был очень важен в этот день и за завтраком держал себя, как человек, который знает тайну и имеет ценные сведения, но не желает болтать о них направо и налево. Он был слишком хорошо выдрессирован и слишком предан своей фирме для того, чтобы хоть намекнуть кому-нибудь о спекуляциях, задуманных Баркером и Принцем в Германии и Австрии, но когда заговаривали о новой эпидемии, он принимал тон загадочный и авторитетный.
Когда за столом кто-то привел последнюю остроту по этому поводу, с пылу горячей принесенную из Сити и вызвавшую заслуженный общий смех, Гослинг неожиданно скривил губы и, придав своему лицу выражение необычайной серьезности, заметил:
– Но, ведь, это дело серьезное, господа, чрезвычайно серьезное.
И постепенно, из разных; более или менее хорошо осведомленных источников, в Сити пошли слухи, что новая эпидемия штука серьезная и даже очень серьезная. В тот же день к вечеру замечено было легкое падение цен на акции некоторых заводов и фабрик и легкое повышение цен на пшеницу и другие питательные продукты ввоза – что не могло быть объяснено обыкновенными причинами. Догадливость м-ра Баркера еще раз подтвердилась. Еще до пяти часов было послано второе письмо в Денди, с наказом поторопить отъезд агента.
В лоне своей семьи и в тот вечер Гослинг несколько важничал и говорил об экономии. Но его жена и дочери, хоть и делали вид, что заинтересованы темой разговора, тем не менее, остались при убеждении, что глава семьи сумеет использовать с выгодой для себя тревожные слухи.
Как после говорила Милли Бланш, отец всегда сумеет выдумать какой-нибудь предлог, чтобы не дать им денег на наряды. Пяти фунтов, которые удалось вытянуть от него, не хватило даже на самое необходимое, и девицы обдумывали новый план атаки.
– Нам прямо-таки необходимо как-нибудь раздобыть еще три фунта, – говорила Милли. И Бланш всецело соглашалась с нею.
Запертая дверь
После известия о новом случае моровой язвы в Берлин, в течение двух суток никаких тревожных сообщений не было, и Максвелл начинал уже жалеть о своих трескучих заголовках, как вдруг известия посыпались, как из мешка. В России они прорвались через цензуру, и агентства сразу наводнили редакции детальнейшими сообщениями. Оказалось, что в восточной России было уже несколько тысяч случаев заболеваний; эпидемия захватила и север, и юг; в Харькове и Ростове люди умирали сотнями; в Петербурге было уже двенадцать случаев заболеваний. Новостей навалило сразу столько, что невозможно было разобраться, которые из них могут быть правдивы и которые, несомненно, ложны.
Утренние газеты отвели все свободное место эпидемии и ради нее даже выбросили кой-какие сообщения, касающиеся сегодняшнего открытия парламента, Но телеграммы, появившиеся в вечерних газетах, оставили в тени все утренние. Сообщалось о новых одиннадцати случаях заболеваний в Берлине, трех в Гамбурге, пяти в Праге и одном в Вене.