Толедский собор. Висенте Бласко-Ибаньес
какъ кардиналъ! Въ этомъ костюмѣ, какъ говоритъ регентъ, который очень много знаетъ, становишься похожимъ на нѣкоего Данте, который много вѣковъ тому назадъ жилъ въ Италіи и спустился въ адъ, а потомъ описалъ свое путешествіе въ стихахъ.
Раздались шаги на узкой витой лѣстницѣ, которая прорѣзана была въ стѣнѣ для сообщенія съ верхнимъ этажемъ.
– Это донъ-Луисъ, – сказалъ Эстабанъ. – Онъ идетъ служить мессу въ часовню Святилища, a потомъ огправится въ хоръ.
Габріэль поднялся, чтобы поздороваться съ священникомъ. Это былъ маленькаго роста, слабый съ виду человѣкъ. Съ перваго взгляда бросалось въ глаза несоотвѣтствіе между хрупкимъ тѣломъ и огромной головой. Большой выпуклый лобъ какъ бы сокрѵшалъ своей тяжестью смуглыя неправильныя черты его лица, носившаго слѣды оспы. Онъ былъ уродливъ, но всеже ясность его голубыхъ глазъ, блескъ здоровыхъ бѣлыхъ и ровныхъ зубовъ, озарявшихъ ротъ, невинная, почти дѣтская улыбка придавапи привлекательность его лицу; въ немъ чувствовалась простая душа, всецѣло поглощенная любовью къ музыкѣ.
– Такъ этотъ господинъ и есть тотъ братъ, о которомъ вы мнѣ столько разсказывали? – спросилъ онъ, когда Эстабанъ познакомилъ ихъ.
Онъ дружески протянулъ руку Габріэлю. У нихъ обоихъ былъ болѣзненный видъ, и общая слабость сразу сблизила ихъ.
– Вы учились въ семинаріи, и можетъ быть, свѣдущи въ музыкѣ? – спросилъ донъ-Луисъ Габріэля.
– Это единсгвенное, что я не забылъ изъ всего, чему меня тамъ учили.
– А путешествуя по разнымъ странамъ, вы вѣроятно, слышали много хорошей музыки?
– Да, кое-что слышалъ. Музыка – самое близкое мнѣ искусство. Я мало понимаю ее, но люблю.
– Это чудесно. Мы будемъ друзьями. Вы мнѣ разскажете о своихъ приключеніяхъ… Какъ я вамъ завидую, что вы много путешествовали!
Онъ говорилъ какъ безпокойный ребенокъ, не садясь, хотя Эстабанъ нѣсколько разъ придвигалъ ему стулъ. Онъ ходилъ изъ угла въ уголъ, прижимая приподнятый край плаща къ груди, и съ шляпой въ рукахъ – жалкой, потертой шляпой, продавленной въ нѣсколькихъ мѣстахъ, съ лоснящимися краями, такой же поношенной какъ его ряса и его обувь. Но всетаки, несмотря на свою нищенскую одежду, донъ-Луисъ сохранялъ прирожденно изящный видъ. Его волосы, болѣе длинные, чѣмъ обыкновенно у католическихъ священниковъ, вились локонами до самой макушки. Искусство, съ которымъ онъ драпировалъ плащъ вокругъ тѣла, напоминало оперныхъ пѣвцовъ. Въ немъ чувствовался художникъ подъ одеждой священника.
Раздались, какъ далекіе раскаты грома, медлительные звуки колокола.
– Дядя, насъ зовутъ въ хоръ, – сказалъ Томъ. – Пора, ужъ скоро восемь часовъ.
– Правда, правда. Вотъ смѣшно, что ты напомнилъ мнѣ о долгѣ службы. Ну, идемъ!
Потомъ онъ прибавилъ, обращаясь къ священнику-музыканту:
– Донъ-Луисъ, ваша обѣдня начинается въ восемь. Вы потомъ поговорите съ Габріэлемъ. Теперь нужно итти въ церковь. Долгъ прежде всего.
Регентъ