На войне как на войне (сборник). Виктор Курочкин
же еще быть, как не мне, – проговорил Фаддей, спуская с кровати ноги.
Петр почувствовал, что дальше молчать невмочь, что его душит.
– Папа, ведь это же я.
Петр поддержал шагнувшего к нему отца и крепко обнял.
– Сынок, Петька, приехал, – пробормотал Фаддей, гладя лицо и плечи сына. – Вот ведь плохо видеть стал, Петенька. Совсем не вижу в сумерки.
Он заторопился вздуть лампу и долго шарил в печурке спички. Зажгли лампу. Сквозь мутное стекло чуть виднелся рваный язык пламени.
– Давненько ты, наверное, стекло не чистил, – заметил Петр.
– Какое там, – махнул рукой Фаддей, – обхожусь так. За керосином далеко ходить, да и не нужна она мне. А ты голодный, Петька? Я сейчас печку затоплю, поужинаем. И мясо найдем, и яички есть… Давно тебя поджидал, – говорил Фаддей, гремя заслонкой.
– Не надо, папа, – остановил отца Петр, – есть чем поужинать. Печкой мы займемся завтра.
Он достал из чемодана банку консервов, круг копченой колбасы и полбуханки хлеба, поставил на стол бутылку коньяку. Фаддей разыскал стопки и старательно вытер их подолом своей рубахи. Отец с сыном выпили. Фаддей, понюхав корку, спросил:
– Это какое же?
– Коньяк.
– Ага, – понимающе кивнул Фаддей. – Дорогой, поди?
– Да не дороже нас с тобой, – улыбнулся Петр и пристально посмотрел на отца. – Папа, на что ты деньги тратил, которые я тебе посылал?
– Да зачем их тратить? Разве деньги тратят? Деньги в хозяйстве сгодятся.
– Да в каком хозяйстве? – возмутился Петр. – Деньги я тебе присылал, чтобы ты на них жил, чтоб мог нанять человека белье постирать, пол вымыть. Ты смотри, что у тебя за рубаха!
Фаддей обиделся.
– Да на что тебе сдалась моя рубашка? Не рваная – и ладно, а изорвется – починю, нешто у меня рук нет. – И, помолчав, добавил: – А деньги твои, Петька, целы, все сберег.
– Да как же ты жил? – изумился Петр.
– А ты что ж думал, мы здесь с голоду пухнем? – усмехнулся Фаддей. – Я же пастух. А пастух нынче самый зажиточный человек в колхозе… А ты надолго ль ко мне? Ну-ну, налей мышьяку-то.
Фаддей выпил, закусил колбаской и весело взглянул на сына.
– Так много ль погостишь у меня?
– Я совсем приехал, отец, – глухо ответил Петр.
– Та-ак, – протянул Фаддей, – значит, не выдюжил, сорвался.
– Нет, отец, выдюжил, не сорвался.
– Аль несчастье какое? Может, она одолела? – и Фаддей пощелкал ногтем бутылку.
Петр улыбнулся:
– Да ты, я смотрю, недоволен…
– Мне-то что… живи.
Фаддей медленно наполнил стопку коньяком, опрокинул ее, долго мотал головой и вдруг грохнул по столу кулаком:
– Недоволен! Я зачем тебя учил?!
Петр смолчал. Старик еще хотел что-то крикнуть, но, видимо, вспышка гнева уже потухла. Он сгорбился и, упираясь руками в колени, покачал головой.
– Нет, видно, не получился из тебя человек. Опять ты в деревню. Батька – пастух, и сын тоже не лучше. А я в тебя верил, вот как верил. –