Поной-городок, Москвы уголок. Николай Трофимович Устинов
Приходили друг к другу односельчане и просили помочь в заготовке дров, в основном это были пожилые, одинокие женщины. Вечер выдался светлый, безветренный. С чистого, безоблачного неба глядел месяц, окрашивая избы понойчан в молочный цвет, когда пришла Августа Ивановна просить нас мужиков на дровосечку. Отказываться было нельзя, потому что и тебе пришлось просить бы людей в помощи, хотя и было мне в то время всего четырнадцать лет, но в Поморье это уже считалось, что ты мужик.
Небо на востоке почти прозрело, стало подниматься, а понизу, с широким захватом, занялось всё нежно-розовым, ещё не выспевшим светом, зато лёгкие, развеянные за ночь и вознесённые в голубеющею высь облака жарко полыхнули в пронзительно молодых лучах солнца, ударившего по ним из-за горизонта. Мы уже отъезжали на тракторе. Верёвки для вязания бунтов (дрова складывали в кучу, перевязывали их верёвкой и спускали с горы, бунт катился до самой реки) и топоры всё было приготовлено с вечера. И когда поднялись на очередную вараку ( место, где рубят дрова), иногда дрова – мелкий белобокий березняк – были ещё с начала зимы нарублены и стояли костром, то увидели, что и само солнце уже легло на Бревенный, шафранно- красное, как обрубок железа, раскаленный в горне и только-только брошенный на наковальню.
Весна задерживалась, по ночам сковывало наст, утренники стояли звонкие, ядреные, но вот где-то накопилось избыточное тепло и широко хлынуло по земле, отгоняя ещё дальше на Север зиму. До этого три дня подряд над деревней тянулись нескончаемой холстиной низкие тучи, цепляясь свисающими обрывками за реку, пробуждая её встряской. Непрекращающаяся изморозь настойчиво съедала снега; как всегда, раньше всех обнажился шошинский угор возле школы, и в полях появились проплешины. Потом вернулось солнце, напористое, обновленно – ясное, оно тоже принялось за работу, что подстёгивало нас спешить с дровосечкой. Река Поной должна была вот-вот сорваться, в ней копилась полая вода, бегущая из ручьев, но пока она шла поверху, наледью. День наполнялся светом и теплом. За рекой в кустарниках табаркали куропатки.
Уже не так драло наледью полозья тракторных саней, а кой- где в затишках зарождались первыми капельками совсем ослабевшими за ночь ручейки. Солнце ударило прямо в глаза, заставив зажмуриться, и всё вокруг сразу пришло в движение – пока слабое, осторожное, но разгонистое. День обещал быть богатым и звонким, небо стояло открытое, чистое, воздух от солнца подмяк, ледок по дороге начал запотевать. В березняке, где нам предстояло рубить дрова, лежал ещё снег, но он повсюду проседал, источаясь, из него торчала, как взросла за эти дни, прошлогодняя трава, виднелись проталины. Деревья за речкой, ещё не пробудившись окончательно, уж распрямились, отогревались, протяжно пошевеливались от собственных токов. Горчило: воздух за ночь не успел поднять в вышину вчерашнего натая. Солнечные лучи стелились как бы вдоль земли, не доставая до неё, но наклонялись всё ниже и ниже.
Нарубив три больших бунта берёз и скатив их с горы, мы, шестеро мужиков, начали загружать тракторные сани. Солнце поднималось