От любви до судьбы. Владимир Волкович
мать сказала:
– Я скоро приду, – скорее для себя потому, что Аля её не слышала, – принесу покушать.
День разгорался, в лесу, где находилась кладбище, просыпались птицы, солнышко припекало, но всё это было не для Али. Ночь опустилась на разум, и глаза её были закрыты.
– Эй, женщина, – грубоватый мужской голос, словно вернул её с того света, – ты что, ночевала тут?
Она попробовала открыть глаза и сквозь смежившиеся ресницы, увидела половину человека, колеблющуюся в утреннем мареве. Наверное, почудилось…
– Женщина, очнись, ты заснула?
Аля посмотрела внимательно, перед ней стоял мужчина, вернее, пол мужчины сидело на какой-то доске с колёсиками.
– Что так смотришь, ноги мне оторвало, вот теперь катаю сам себя.
Он криво улыбнулся, но глаза оставались серьёзными. Такие глаза бывают у тех, у кого боль глубоко внутри запрятана. Теперь она рассмотрела его внимательнее: суровое, мужское лицо в шрамах, пилотка на голове, гимнастёрка без погон, многочисленные ордена и медали на широкой груди.
– Вот приехал навестить своих – жену и дочку, кивнул на могилу рядом, – странно получилось, я на фронте четыре года «отбухал» и жив остался, а они здесь, в тылу, померли. – Он говорил, и ему неважно было, слушают его или нет, нужно было кому-то высказаться, открыться, – а у тебя кто тут?
– Дочка, – еле слышно прошептала Аля.
– Ну, что ж, живым – жить, ты молодая, красивая, нарожаешь ещё.
Аля чувствовала, что попадает под обаяние этого сильного, грубоватого, но мужественного человека.
– Аленька, – из-за сосен показалась мать, – я поесть принесла.
– Во, как раз, кстати, – мужчина достал из рюкзака бутылку водки, – помянем наших.
Он привычно плеснул в жестяную помятую кружку, и протянул Але. Она взяла, чуть помедлила и, вдруг, неожиданно для себя, выпила залпом. Мать уже расстелила на траве платок, выложила нехитрую снедь. Аля хрустнула огурцом, силы возвращались к ней. От мужчины исходила уверенность:
– Теперь заживём, война кончилась, мы остались живы, должны жить и за тех, кого уже нет.
Эти, такие простые и такие важные слова, перевернули всё в Але. Она слегка захмелела, щёки порозовели, в глазах появился блеск. «Мне ведь только девятнадцать лет, только девятнадцать лет, – пронеслось в мозгу, – впереди вся жизнь".
Глава вторая. Одна
Тополиный пух летал в воздухе, опускался на землю и сгребался дворниками в кучи. Эти кучи они складывали в большие мешки и носилки с высокими бортами. Если успевали. Потому, что пацаны стремились их обязательно поджечь. Тополиный пух горел как порох, вспыхивая в момент, и упустить такую возможность – устроить костёр, ребята просто не могли.
Город постепенно очищался от следов войны, восстанавливались разрушенные дома, а кое-где строились новые. Открывались магазины, в ларьках торговали вином на разлив, как когда-то.
На углу дородная женщина продавала с передвижной тележки газировку, добавляя в пузырившуюся