Московская живодерня (сборник). Всеволод Георгиев
Герман и Виктория. Благодаря соседям Надя впервые попробовала пепси-колу, посмотрела цветной телевизор, надела модную белую маечку с олимпийским мишкой на груди. А музыка? Какая у них была музыка! Супер! «Все иностранное, – то ли с восхищением, то ли с осуждением говорила мать, – имена и те иностранные!» – «Какая, на хрен, разница!» – возражал ей отец, глядя озлобленными глазками на остывшие магазинные котлеты, покрытые тусклым темно-бурым слоем сухарей. Он с ненавистью давил их вилкой и, развивая мысль, прибавлял: «Рулить должны иноземцы, чужой народ – он что скотина, его жалеть не надо».
Надя чувствовала скрытое соперничество, которое имелось между их семьями. Это было соперничество между основой общества и его элитой, оно не признавалось обеими сторонами, но оно было. Отец ворчал, что цель нашей партии – благо людей, и мы знаем, кто они, а соседка не раз замечала, что разбираться в полупроводниках – это полдела, а вот ты попробуй стать настоящим проводником, проводником ленинских идей, вот это – дело!
Летом Надю отправили в пионерский лагерь, и она застала всего несколько дней московской Олимпиады. Но это были замечательные дни. В Москву на время перестали пускать приезжих, и в городе стало просторно, чисто, немноголюдно. Мало машин, не заполнены тротуары, нет обычных очередей в магазинах. Улетел в московское небо на своих воздушных шариках олимпийский мишка, праздник кончился, и все вернулось: полные вагоны метро, полные магазины, полные кинотеатры, полные вокзалы, полные авоськи и полные тетки.
Олимпиада была праздником, но все же лягнула Надино семейство. В пылу строительства олимпийских объектов семейство потеряло гараж. Теперь отец оставлял машину прямо на улице. Но русский человек умеет себя утешать, иначе он был бы самым несчастным человеком в мире: отец приспособился ставить машину на спуске их Николоворобинского переулка, а это позволяло заводить ее в любом случае, даже когда сел аккумулятор, даже в сильный мороз, стоило только снять ногу с тормоза и включить высшую передачу.
Лето следующего, восемьдесят первого, года выдалось жарким. Спать в нагретой за день комнате было невозможно. Приходилось заворачиваться в мокрую простыню, только так удавалось уснуть. Через пару-тройку часов простыня высыхала, и надо было идти в ванную, чтобы снова намочить простыню тепловатой водой. Облегчение наступало с рассветом, когда в раскрытые настежь окна вливалась утренняя свежесть вместе с шумом первого трамвая, который взбирался на горку по Яузскому бульвару.
И здесь отец сумел найти выгоду из потери гаража: в самые жаркие ночи он с матерью Нади шел спать в машину. На улице в ночные часы наступала какая-никакая прохлада, и при опущенных стеклах в салоне устанавливалась вполне приемлемая температура. Да и за машину было как-то спокойнее.
В это лето, дышащее жарой и видимым благополучием, случилось то, что круто изменило Надину жизнь. Почему в те дни она находилась в городе, а не на отдыхе, Надя не помнила.
Однажды