Операция «Карантин». Виталий Забирко
рассуждает по поводу смерти своего друга, умершего во время игры от разрыва сердца: «А если бы он пошёл не с трефы, а с бубны, ему было бы ещё хуже!»
Первое, что пришло на ум, – сложить из обломков завала пирамиду и таким образом выбраться наружу. Вадим шагнул к обломкам, под ногами что-то хрустнуло. «Очки», – догадался он, но нагибаться, чтобы посмотреть, не стал. Если при падении они не разбились, теперь это не имело значения.
К сожалению, идея насыпать гору обломков и по ним выбраться из подземелья оказалась неосуществимой. Мысль была хорошая и, наверное, единственно правильная в его положении, однако все крупные обломки были намертво соединены друг с другом арматурой, а из мелких пирамиду высотой в пять метров не соорудишь. И всё же где-то около часа Вадим, сбросив с плеч рюкзак, пытался насыпать гору из мелких камней и земли под проломом в кровле. Работал исступлённо, не замечая ни времени, ни результатов своей работы. Остановился только тогда, когда до мелких камней через переплетение арматуры стало невозможно дотянуться.
Он словно очнулся. Распрямил спину и с замиранием сердца повернулся. Горка получилась всего полметра высотой. Руки у Вадима опустились. Неужели всё? Обидно. Обидно ощущать себя мышью в стеклянной бутылке.
Вадим вытер рукавом лицо и чуть не содрал с него кожу. Цементная пыль, смешавшись с потом, превратилась в подобие абразивной пасты. Это сколько же драгоценной воды придётся дома потратить, чтобы отмыться? Если, конечно, придётся…
– Спокойно, только спокойно, – пробормотал он. – Биться головой о стену ты всегда успеешь…
Вадим достал из рюкзака бутылку, сделал экономный глоток. Бесцельно прошёлся по замусоренному полу, увидел слетевшее при падении кепи, машинально поднял, отряхнул, надел на голову. Затем остановился у люка и стал его внимательно рассматривать. Добротный люк, как в швейцарском банке. Ни ручки, ни замка, ни штурвала, лишь с левой стороны на уровне груди находилось три прорези-окошка, блестевших тёмным непрозрачным стеклом. Никак иначе как пуленепробиваемым. Два окошка были узкими, горизонтальными, а одно квадратным, чуть побольше ладони.
Именно ладони! Причём правой, потому что именно её матовый отпечаток нечётко просматривался на полированном стекле. Понятно теперь, каким образом открывался люк. И делалось это так…
Вадим приложил ладонь к отпечатку.
Неожиданно окошко осветилось зеленоватым светом, и Коробов отдёрнул руку. Однако свечение не пропало – на флюоресцирующем фоне окошка смазанным пятном чернел дактилоскопический отпечаток ладони Вадима, где папиллярные узоры просматривались лишь местами. Отнюдь не на грязные руки был рассчитан анализатор.
Секунд десять ничего не происходило, затем зелёное сияние погасло, и красным светом замигало верхнее окошко. Неизвестно откуда послышалось шипение, и механический голос начал медленно, с натугой, будто с заедающего магнитофона, говорить:
– И-ден-ти-фи-ка-ци-я не-воз-мож-на…