Маргинал. Анатолий Андреев
вами глубина.
К Екатерине Ростовцевой я присматривался давно. Прежде всего мне приятно было на нее смотреть, приятно присматриваться. Полная девичья грудь, упругие щеки, четкие линии скул, короткая каштановая стрижка… Ничего особенного – и в то же время глаз не отвести. Тихий голос, восхитительно крупноватые бедра, которые как-то не сразу замечаешь, эта детская манера все делать бегом…
Само по себе все это ничего не значит, я знаю. Но все мои категории куда-то уплыли, мне было просто приятно задавать простые вопросы, заглядывать в серые глаза, в которых таилась глубина, выслушивать тихий взвешенный ответ, получать неожиданный вопрос, который непременно обнаруживал какой-то непраздный интерес к вам, к вашей персоне, и при этом вполне «взрослую» логику. От всего этого замирало в груди, я сбрасывал лет двадцать, становился ее ровесником, и меня обволакивало чувство покоя и умиротворения.
– Ну, что нового? – спрашивал я и невольно улыбался.
– Нового? – внимательно переспрашивала она, и вдруг лицо ее озарялось. – Я купила себе сережки. Вот, посмотрите.
И я действительно с большим любопытством рассматривал сережки. Они были необычайной формы и камешки (она говорила «камушки») в них мерцали разными цветами.
– Как ваши глаза, – просто сказала она и совершенно искренне смутилась.
Она любила покупать новые вещи и часто говорила мне о своих новых покупках, но в этом не было пошлости. Я ручаюсь за это. Странно, верно? Я рассматривал туфли, перчатки, ремень, зонтик – и радовался за ее вкус. Все это навело меня вот на какую мысль. Пошлость – это интерпретация низким вкусом высоких истин, это непременно торжество низкого вкуса по отношению к материям высоким. Мы же говорили с ней не о покупках, не о камушках или туфлях, недорогих, но очень добротных, которые элегантно смотрелись на ее немаленькой ноге. Разговоры о Дон Кихоте, Печорине или Ионыче отдаляли нас, ибо на профессиональную тему я реагировал профессионально, и разница в возрасте и опыте беспощадно лезла наружу. А о камушках – сближали. Ее умение говорить о пустяках, которые нас сближали, приводило меня в умиление. Умение тонко сближаться – это уже не пустяк и не пошлость. Можно рассуждать о Гамлете – и быть пошлым. Амалии это блестяще удавалось. Само выражение «гамлетианская тема» в устах коллеги Восколей отчего-то звучало пошло. Это уже дар Божий… А можно говорить о «камушках» – и быть выше пошлости. Катя обладала даром быть выше пошлости, она чувствовала глубину, знала мне цену, и помещать ее даже в лучшую категорию с моей стороны выглядело пошлостью.
Благодаря Катьке я совершил открытие: женщина, способная любить, относится ко всем трем категориям сразу. Это особая, четвертая категория, четвертое измерение: любящая женщина. Точнее, это первая категория.
Понимаете, есть любовь к мужчине как форма проявления любви к вагине. А есть любовь к вам, единственному и неповторимому. Любящая женщина – это чудо в том смысле, что она как бы преодолевает собственную природу, становится