О любви (сборник). Надежда Тэффи
в пропасть. Закрываю глаза.
– Я влюблена.
Он ничего, спокоен.
– В кого же?
Шепчу:
– В Юрека.
– Что же это за Юрек?
– Он Зосин брат. Он очень взрослый. Ему скоро тринадцать.
– Вот как! А где же ты с ним видишься?
– А я совсем не вижусь. Я в окно.
Он ничего, только брови поднял.
– Вот, – говорит, – деточка, как нехорошо. Вам ведь запрещено в окошко смотреть. Надо слушаться.
Я все жду, когда же он рассердится. А он говорит:
– Ну вот, больше в окошко не смотри, а помолись Богу, чтобы Юрек был здоров и хорошо учился.
Только и всего!
И вдруг весь мой страшный грех показался мне таким пустяком, и вся история с Юреком такой ерундой, а сам Юрек смешным, круглым мальчиком. И вспомнились разные унизительные для героя штуки, которые рассказывала Зося и которые я инстинктивно пропускала мимо ушей. Как Юрек боится темной комнаты, и как ревел, когда был у дантиста, и как съедает по три тарелки макарон со сметаной.
«Ну, – думаю, – дура я, дура! И чего я так мучилась».
На другой день побежала в четыре часа к окошку. Вижу – ждет.
Я скорчила самую безобразную рожу, высунула язык, повернулась спиной и ушла.
– Зося, – говорю. – Я твоему брату дала отставку. Пусть так и знает.
На другой день приходит Зося в школу страшно расстроенная.
– Ты, – говорит, – сама не знаешь, что ты наделала! Юрек говорит, что ты его оскорбила и что он, как дворянин, не перенесет позора.
Я безумно испугалась.
– Что же он сделает?
– Не знаю. Но он в ужасном состоянии.
Как быть? Неужели застрелится?
Я надену длинное черное платье и всю жизнь буду бледна. А самое лучшее сейчас же пойти в монастырь и сделаться святой.
Напишу ему прощальное письмо. В стихах. Он тогда стреляться не будет. Со святой взятки гладки.
Стала сочинять.
Средь ангелов на небе голубом
Я помнить буду о тебе одном.
Не успела я записать эти строки, как вдруг – цоп меня за плечо. Мадемуазель! Наша строгая классная дама.
– Что ты там пишешь, дитя мое?
Я крепко зажала бумажку в кулак.
– Я тебя спрашиваю, что ты такое пишешь? Покажи мне.
– Ни за что!
Она поджала губы, раздула ноздри.
– Почему?
– Потому что это моя личная корреспонденция. – Очевидно, я где-то слышала такое великолепное официальное выражение, оно у меня и выскочило – к моему собственному удивлению.
– Ах, вот как!
Она схватила меня за руку, я руку вырвала. Она поняла, что ей со мной не справиться.
– Петр!
Петр был сторож, звонил часы уроков, подметал классные комнаты.
– Петр! Сюда! Возьмите у барышни записку, которая у нее в кулаке.
Петр шмыгнул носом и решительно направился ко мне.
Тут я гордо вскинула голову и швырнула смятую бумажку на пол:
– С мужиком