Крокозябры (сборник). Татьяна Щербина
видел такой или слышал их разговор. Хотелось просто бежать из дома, потому сразу не сообразила. Она приложила палец к губам.
– Идем обратно, запремся в моей комнате и поболтаем. – Она нажала на кнопку звонка, ключи-то не взяла. Открыла все та же Аля.
– А Вася где? С утра его не видела. Он же по субботам всегда здесь.
– Наверное, взял выходной. Спроси у отца.
Евгений Викторович выехал на шоссе, еще не зная, куда поедет, но как-то само собой доехал до Кутузовского проспекта, на Смоленке свернул на Садовое, потом на Спиридоновку и автоматически юркнул в переулок, заглушив мотор у дома, в котором прожил последние тридцать лет.
«Я отдал этой суке все, что у меня было, из благородства, которое никто не оценил!» – думал в сердцах Евгений Викторович. Она клялась: «Как только я буду уверена, что обе квартиры принадлежат мне, то есть нашим детям, мы заживем счастливо. Ты помрешь, а мне делить имущество с твоим сыном». – «Да мой сын – олигарх, – возмущался тогда Евгений Викторович, – он же нам еще и деньгами помогает!» – «Потому и помогает, что надеется потом заполучить твою собственность!» Сука была неумолима. Терзала старика ежедневно и еженощно.
«А ты верил, что она тебя полюбит за щедрый жест? За первую квартиру не полюбила, а за вторую полюбит? – внутренний голос прямо-таки засвербил в носоглотке, и Евгений Викторович чихнул. – Таких козлов, как ты, – поискать!»
«Имеют значение только факты, – вклинился голос-следователь. – А факты таковы: стареющий преподаватель, даже не доцент, а для таджиков – «профессор», не сумевший найти себе в Москве ни жены, ни подруги, приезжает в Худжанд, он же бывший Ленинабад, на научную конференцию. Встречает там семнадцатилетнюю девочку, приехавшую из аула, которая смотрит ему в рот, говорит, что хочет учиться, учиться и учиться, умоляет его взять ее в Москву, готова целовать ему ноги, потому что он самый умный, красивый и талантливый из всех смертных (разве кто-нибудь так понимал его?). И родственная душа (да, да, наконец-то!). И он, конечно, соглашается взять ее в Москву. По ходу дела выясняется маленький нюанс, что у нее есть сын.
– Уже? Сколько ж тебе лет?
– У нас рожают рано.
Привез, поселил в своей “рабочей” квартире. В эту привести было нельзя: строгая мама. Когда мама умерла – просто высохла и истлела, в законном для отправления в мир иной возрасте девяноста лет, он позвал соседку Аннандревну (откуда и знает ее имя) быть понятой на регистрации акта смерти. Он не горевал только потому, что чувствовал себя впервые в жизни счастливым, состоявшимся, с открывшимися наконец, в его шестьдесят, перспективами. Вот стояли до сих пор сплошные шлюзы на его пути, и разом пали, и теперь он поплывет по широкой полноводной реке жизни. Пристроить учиться возлюбленную (так он тогда именовал ее про себя) не удалось: уж как он ни раздувал блатные мехи, все только разводили руками: “Чтоб поступить, она должна хоть что-то знать. Уметь писать как минимум”. А потом добавляли: “Кому оно сейчас сдалось, это образование, с голоду помираем, кто пиво идет продавать, кто уезжает”. И он отступил. Это был 1993 год. Айдыну было три годика, и он изредка стал приводить возлюбленную с сыном домой, к маме. Был страшно