Русская драматургия конца ХХ – начала XXI века. М. И. Громова
друг друга, они встречаются на улицах, в подъездах, даже после того, как Кирилл женился на милой, скромной учительнице Шуре. Страдают все трое. На упрёки Нади по поводу этих тайных встреч Лида обрушивает на сестру всё, что накопилось в её душе, спасая своё право на личное счастье: «Он не ей изменил. Он мне изменил. А теперь он ко мне вернулся… Я пробовала жить по-вашему, у меня не получилось. Теперь я буду жить по-своему… Это вы прогнали Кирилла. Лучше бы я тебя тогда не послушалась. Что делать, придётся мне не послушаться тебя теперь. Я понимаю. Ты руководствовалась здравым смыслом. Правда, не своим, а дядиным. Но, как видишь, это мне не принесло счастья…» Дальнейшие её слова – удар по самому больному в жизни Нади: «Может быть, тебе принесло? Не знаю. Когда тебя брали учиться, ты не пошла, решила, что это неблагоразумно. А теперь? Если бы тебе было двадцать лет, смазливая мордочка, можно было бы как-нибудь проехать. А если этого нет? Доброе слово и кошке приятно? Это твой идеал?..» [46]. Самое печальное в том, что всё сказанное Лидой, – горькая истина: упущено время, ушла былая страстность и непосредственность, «ушла индивидуальность».
Правда, в печатном тексте пьесы («Моя старшая сестра». М.: Искусство, 1961) Володин предлагает сказочно-оптимистическое решение Надиной судьбы. Она, не довольствуясь произнесением на сцене отельных реплик, вроде «доброе слово и кошке приятно», продолжает мечтать о большой роли, не теряя надежды, по многу раз показываясь комиссии и режиссёру, наконец, добивается своего. Пьеса заканчивается сценой в гримуборной театра, где Лида и Володя слушают по трансляции голос Нади – Лауры. Лида восторгается сестрой, на долю которой выпало столько испытаний, но которая, начав с нуля, осуществила свою мечту. Риторические вопросы Лиды: «Неужели я смогла бы так? Собраться с силами, подняться на ноги и зашагать себе дальше? Всё сначала, кончить институт, работать, знакомиться с новыми людьми, радоваться жизни… Ведь мы сестры. Должны же мы быть похожи!..» – снимают все сомнения и утверждают надежду. Конечно же, и присутствие в этой сцене Володи, когда-то отвергнутого Надей в организованной дядей Митей сцене сватовства, тоже не случайно. Одним словом, «хэппи энд». Голос Нади – Лауры, праздничный, призывный, завершает пьесу:
Слушай, Карлос,
Я требую, чтоб улыбнулся ты!..
Ну то-то ж!
Однако Володина не устраивал столь благостный финал с Надей – «Золушкой на балу удачи». Уже после кинематографического варианта 1966 г. (реж. Г. Натансон) Володин, помещая свой киносценарий среди пьес (в книге «Для театра и кино». М, 1967), обрывает судьбу Нади на первых шагах её в театре, когда ничто не сулит ей успеха, когда приговором звучат слова знакомого режиссёра о том, что она «потеряла индивидуальность». После осуждающего монолога Лиды, собравшейся навсегда уйти из дома, Надя чувствует себя поверженной, виноватой и в Лидиных, и в собственных бедах: «Со мной нельзя разговаривать, на меня нельзя обижаться, меня нет!» Нет гармонии, нет триумфа. Добровольное подчинение чужой