Дом Поэта. Лидия Чуковская
а ссыльных всегда грабят… Харджиев к тому же человек больной с большими физическими и психическими дефектами, но я поверила, что любовь к Мандельштаму и дружба со мной… будут сдерживать его, но этого не случилось…» (444) [402].
А Харджиев, принимаясь, по просьбе Надежды Яковлевны, за работу над рукописями Мандельштама, поверил, что ее будет сдерживать – ну хотя бы их общая преданность погибшему поэту. Но доверие его не оправдалось. Надежда Яковлевна оболгала Харджиева, и ее не сдержала при этом ни любовь Николая Ивановича к Мандельштаму, ни дружба его с Ахматовой, ни, главное, ее собственная память о том, какой опорой для нее был Харджиев в ее гиблые дни.
Вскоре после гибели Мандельштама Надежда Яковлевна поселилась в Калинине. Иногда приезжала оттуда в Москву.
Из Калинина в 1940 году Надежда Яковлевна писала Николаю Ивановичу:
«В моей новой и очень ни на что не похожей жизни я часто вспоминаю вас и очень по вас скучаю. Суждено ли нам увидеться?»
Из Ташкента – из эвакуации – в апреле 1943 года:
«Очень по вас скучаю, потому что я есть ваш друг».
Не странно ли, что Надежда Яковлевна продолжала считать себя другом Харджиева во время войны, то есть уже после того как он, если принять за правду рассказанное ею во «Второй книге», «повинуясь инстинкту сталинского времени», от нее отступился? Где же она лжет: в письмах сталинского времени или в теперешней книге?
Из Ташкента 29 августа 1943 года:
«Обожаю вас как всегда».
Естественно, что Надежде Яковлевне хотелось, чтобы друг и знаток Мандельштама, друг Ахматовой, искусствовед и стиховед, обожаемый ею Н. И. Харджиев, в чье понимание поэзии, не говоря уж о дружбе, она, судя по письмам, продолжала верить, оказался когда-нибудь редактором и комментатором стихов погибшего поэта.
(С Ахматовой Н. И. Харджиев подружился еще ранее, чем с Мандельштамом, в конце двадцатых годов. Ахматова ценила в нем редкое соединение знатока живописи и знатока поэзии. Она говорила мне: «Он так же хорошо слышит стихи, как видит картины» (3 марта 1940 года)[47]. В Ташкенте при мне в 1942 году Анна Андреевна, узнав, что Харджиев эвакуирован в Алма-Ату, очень обрадовалась и даже собиралась съездить туда «повидаться с Черным»[48], если «Черному», как она его называла, не удастся приехать сюда.
«Мы с ним всегда друг другу что-нибудь дарим», – говорила она мне 4 декабря 1939 года, и рассказала, что в последнюю поездку в Москву подарила Николаю Ивановичу портрет Хлебникова работы Бориса Григорьева. «Он был счастлив. Подарок удался. Я рада»[49].)
Если бы в пору гибели Мандельштама Харджиев, как уверяет теперь Надежда Яковлевна, отвернулся от его вдовы, разве могла бы Ахматова сохранить дружбу с Николаем Ивановичем до своего последнего дня? Она таких предательств не прощала.
Умер Сталин. Мандельштам реабилитирован посмертно. Том избранных
[Записки. Т. 1, с. 87].
[Там же, с. 445].
[Об этом эпизоде см.: Записки. Т.