Мастерская Шекспира. Борис Голлер
не свалилось это чудо – тих и покорен.
Сперва говорили про него: «Это тот, кто держит лошадей у театра?» Он начинал, как «служитель при лошадях». Многие зрители приезжали верхом – дорога к театру была грязной. Театры обычно располагались за чертой города. Он знал толк в лошадях.
Потом услыхали, он принят уже в театр суфлером или помощником. Кто-то из коллег отличил его голос – голос приятный. Даже не мешало типичное уорикширское произношение. Он стал наемным актером. На маленькие роли, проходные. Но не просто статистом.
Все знали, что он оставил семью где-то в провинции – иные злословили: бросил! – но он беспокоился об этой семье и по возможности слал ей деньги. Деньги его интересовали, кажется, больше всего. Это делало его зажатым и несколько осторожным. Он не брал участия в попойках и пышных встречах, избегал дружеских сближений, в которых обязательно надо рассказывать что-то и о себе – не только слушать других. Вообще в кругу, в котором все хотели заработать, но предпочитали хвалиться своим безразличием к благам земным и тратами вперемежку с нищетой, он выглядел белой вороной. Он поднимался в жизни, как по крутой лестнице. Медленно…
Марло подтрунивал над ним. Грин и Нэш откровенно издевались. Он был недостаточно образован, а они как-никак – «университетские умы»… (Кроме него таким же неучем слыл Томас Кид – одна лишь «грамматическая школа» да и то провинциальная, но Кид, считайте, уже знаменит – на сцене его «Испанская трагедия».)
В кругу, где безденежье, несчастье и крутой нрав считались как бы метой художества натуры, новичок меньше других походил на художника.
А кому пришло в голову впервые дать ему переделать старую пьесу для постановки и что за пьеса – по сей день не знает никто и вряд ли узнает.
Но предложение Хенслоу, да еще с подачи Марло, явно было не первым.
Во всяком случае… сэр Уильям Давенант (будущий сэр), сам драматург – а он почитал себя им, – вполне мог сочинить этот диалог с Хенслоу… Да диалог, вероятно, таким и был!
Марло вошел в комнату и сразу, без приглашения, рухнул на стул за чужим столом, как за своим. Стол выделялся в полупустом помещении. Не было больше ничего, кроме кровати и комодика.
– Вина не дашь? – спросил Марло как-то само собой, как естественное.
– Ну конечно, – сказал хозяин комнаты Уилл. Принес тотчас бутылку и два стакана.
– Ты сам-то пьешь? – осведомился Марло.
– Но немного…
– А-а…
Ну и порядок у тебя, – сказал гость чуть не с отвращением. – Кто-то прибирает, что ли?
– Да нет, я сам.
– Я бы так не мог. Ты бы видел, что творится у меня!
– Я видел. Я же был…
– Ах да. Я запамятовал. Но художник не должен жить в таком порядке! Знаешь Пиля? Здесь пишет, здесь и жрет, и срет. А жена и дочь жарят ему жаворонков на ужин. Все рукописи в масле подсолнечном… И полный ночной горшок у стола.
– Да я не умею в беспорядке! Мне не работается!
Марло глотнул вина, много глотнул, С удовольствием. Даже показалось – он им полощет горло, прежде чем заглатывает.
– А ты не будешь пить? – осведомился. Пожал плечами. – Ты странный!