Желток Яйца. Василий П. Аксенов
Некоторые предлагали взять здание Центрального телеграфа. Чемпион принял предложение возглавить временное правительство. Фил Фофанофф-Пробосцис украл ментовский мотоцикл с коляской и предложил прокатиться парочке цыганок. По неизвестным причинам он был одержим увидеть двух гигантов современного мира, Федора Достоевского и Карла Маркса. Сначала он поехал на Божедомку, где в саду Туберкулезного института стоит полузабытый пророк в ночной рубашке, сползающей с его грешных плеч. Оттуда отправился в самый центр, где вздымается гранитный Отец Коммунизма, с двумя перелетными птицами, нашедшими по пути с Кипра пристанище на его объемистой голове.
Потом Фил Фофанофф исчез из виду, а также из своих воспоминаний…
Двадцать лет спустя достопочтенный Генри Тоусенд Трастайм спросил своего друга профессора Фила Фофаноффа:
– Где же ты был до того, как мы на следующее утро столкнулись возле бочки с огурцами на Центральном рынке?
Разговор между двумя светилами гуманитарной науки проходил, напоминаем, в Диогеновой гостиной Либеральной лиги Линкольна.
– Понятия не имею, – пробормотал Фил. – Последнее, что я помню, был огромный лозунг: «Коммунизм – светлое будущее человечества!» Мотоцикл нес меня прямо на него с ошеломляющей скоростью. В голове была только одна идея: «Красота спасет мир!» После этого полный провал, затем – бочка с огурцами…
Они оба вздохнули. Золотые шестидесятые! Молодая зрелость!
– Можешь себе представить, Пробосцис, я полностью потерял следы моей прелести Ленки Щевич. Ничего о ней не слышал с тех пор… – сказал ПТ.
– Она здесь, – безразлично пробормотал Филларион.
– Где?! Бога ради, где она?! – вскричал Трастайм с безудержной страстью.
– В Штатах. Я знаю точно, что она эмигрировала и поселилась где-то в Чикаго, – мямлил Фофанофф, растирая себе лоб и виски.
– Боже всемогущий! Она в Чикаго! – Трастайма бросало и в жар, и в холод. – Замужем? Отягощена семьей?
– Можно только догадываться, – сморщился Фофанофф.
По непонятным причинам он выглядел мрачнее тучи; явно впадал в депрессуху.
Друзья не замечали изменений в настроении друг друга. Фофанофф встал.
– Прости, Генри, но воспоминания о той ночи или, вернее, провал в воспоминаниях всегда оставляет меня побитым и помятым, как благородный русский самовар в руках французских мародеров. Ты не возражаешь, если я тебя оставлю и отправлюсь на каток?
– Ну, разумеется, Ваше Превосходительство! – воскликнул Трастайм, даже не обратив внимание на странное направление своего протеже. Он был весь поглощен жаркими расчетами. Прошло двадцать лет. Ей сейчас сорок. Женщины этого типа могут совершенно не измениться! О, если бы она хоть наполовину осталась той же Ленкой Щевич! Друзья расстались.
Джим Доллархайд спрыгнул с лесов и бросился через авеню Независимости к тележкам уличных торговцев. Он купил пакет жареной картошки