Счастья и расплаты (сборник). Евгений Евтушенко
Дубенский —
впал в панику сразу почти:
«Боже, снова война…»
и упали, разбившись, очки.
Я в двенадцать свои
не поддался, как он, на испуг —
только был потрясен:
«Черчилль, он же ведь Сталина друг».
«Нет в политике дружб…» —
усмехнулся дядь Вась. —
В нее лучше не лезь!
О политику нос не расквась…»
Я в политику, правда, не лез.
Она лезла в меня
прямо липкими лапами в душу,
ее раздирая,
грязня.
Но когда я писал «Бабий Яр»
и «Наследники Сталина»,
то
это было моим искупленьем за то,
и разрушился занавес ржавый,
и были причиной не чудеса,
а весенних поэтов
молоденькие голоса.
Ну а все-таки жаль, мистер Черчилль,
что Вы не ответили мне,
ибо мы, но и Вы
проиграли в холодной войне,
и осколки железного занавеса,
при крокодильих слезах,
до сих пор
в наших общих невыздоровевших глазах.
Разделяют народы религий вражда,
и взаимобоязнь.
Отменить бы войну навсегда,
словно общую смертную казнь!
Да и спор наших наций,
не думаю – к пользе людей —
это спор корпораций —
не соревнованье идей.
И хотя шар земной,
он, конечно, немножко иной,
мир холодный беременен
новой холодной войной.
А война – лицемерка,
и если она холодна,
кто ее угадает,
какой будет завтра она.
А еще я был агитатор
А еще я был агитатор,
и притом за товарища Ста,
так что примет меня аллигатор
там, на Лете-реке,
в уста.
И сказал мне старшой, жутче тени:
«Чтобы все до двенадцати дня
в урны сунули бюллетени,
а иначе тебя и меня…»
И при этом в ладоши он хлопнул
так, что я от башки до подошв
похладел, как на месте Лобном,
там, откуда с башкой не сойдешь.
Я дрожал, понимаете сами,
словно в чем-то я был виноват,
ибо был этот дядя с усами
мне порученный кандидат.
Становилось все более жутким,
Были выборы на носу.
Я ходил по московским джунглям,
как охотник Узала Дерсу.
«Завтра выборы… Завтра выбо…»
Ключик надо к любому найти:
«Не могли бы к нам в десять?», «А вы бы —
не могли б хоть к одиннадцати?»
Был я счастлив от пониманья
то одной, то другой семьи:
«Это я, дядь Гриш!» «Я, теть