Жизнь решает все. Антон Лик
молча, возился с машиной. Он подкручивал длинным – точь-в-точь клюв аиста – пинцетом крохотные винтики, натягивал струны, осторожно касался их мягкими молоточками.
– …скачет всадник по степи да на коне костяном. Дует ветер в дудки ребер, стелется гривой по хребту, оседает на травах моровою язвой…
Онемевшая щека и обволакивающий голос. Многое непонятно про всадника, про коня костяного, про смерть. У наиров вся их история – одна бесконечная смерть. Агония. Откуда мысль? Чужая ведь. Точно чужая. Глаза чешутся, изнутри, точно кто-то скребет.
– …кинул Ылаш клич, собрал он десять племен и еще десять, и многие пошли за ним, а другие, которые не захотели идти, умерли, ибо такова была воля Всевидящего.
Орин застыл. Без веревок, без пут сидит недвижим, только грудь вздымается мерно – дышит будущий каган, слушая историю своего-чужого народа.
– …и была дана победа и земли для усталых табунов, и еда для голодных, и домы для сирых, и милостью особой – Понорки, которые суть…
Свет темнел, мигал все чаще, и Ирджин, отложив молоточки, спешно надел на пальцы чехлы с длинными, изогнутыми когтями. Шевелятся пальцы, касаются когти нитей, выводя на них причудливую мелодию.
– …сел в Ханме Ылаш, и был у него сын… а его сын…
Имена-имена-имена, вереница родовода, которая совсем скоро оборвется. И он, Бельт, будет прямо причастен к этому. Во благо ли? Несправедливое обвинение в предательстве, знамя в грязи, Ласка… Бельт встал и вышел из комнаты.
Смотрят-смотрят-смотрят. Все. Устал сегодня. Ночь хочу, темноту. Тогда и черви в голове не видят свет, не лезут на волю.
– Эй! Иди ко мне! Поцелуй! Поцелуй! – прыгает, виснет на шее, тычется мокрыми губами, обнимает, елозит. Хочет.
– Давай, ну давай!
Горячие руки, черви замирают. Страшно? Горячо. И мне. Хлюпает-стонет-трется. Уходит. И червей уносит. Черви хитрые. Плохо-плохо-отвратительно.
И в голове пусто. Сбежали?!
Они в ней. Они вылупятся. Щелк-щелк-щелк, белые спинки крыльями проклюнутся, бабочки через уши и через рот, чтобы наружу, чтобы по следу, чтобы ко мне.
Нельзя.
Догнать.
Махалька лежала в изломанных камышах, уткнувшись лицом в ил и прикрывая руками разбитый затылок. Короткие волосы ее слиплись бурыми иголочками, а вдоль хребта протянулась длинная ссадина. Женщина была мертва, и осиротевшие гуси растревожено хлопали крыльями, тянули шеи, шипя на Бельта.
– Я вас, – пригрозил он хворостиной, отгоняя серого вожака.
Твою ж мать, только убийства не хватало. Кто ее? И за что? Безобидная же. Назойливая, но безобидная. Орин? Орин до вечера просидел в Ирджиновской лаборатории, и Ласка с ним, и кам. Ялко? Старый хрыч не раз плевался на развратницу, повторяя:
– Бей бабу молотом, будет баба золотом!
Но силенки у него не те: клюку удержать не способен, где уж тут молот.
Перевернув тело на спину, Бельт кое-как отер лицо от жижи и вздрогнул: из глазниц Махальки торчали два кривых сучка.
– Проклятье, – буркнул