Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник). Георгий Вайнер
вещи, которые не надо оговаривать, – они возникают явочно и существуют далее как нерушимый порядок. Когда мы шли куда-то вместе, Сашка Серебровский не обгонял меня на ходу, не отталкивал за спину, да и я не тормозил себя в движении, а вот как-то так получилось, что у нас уже сложился неизменный походный ордер: два охранника впереди, потом всегда быстро идущий мой друг-магнат, я – за правым плечом, на полшага сзади, и уже после меня – прикрывающий тылы, замыкающий конвой.
Вот так мы и протопали через гулкий вестибюль нашего зажиточного билдинга, и цокот каблуков на гранитных плитах пола эхом возвращался к нам, будто отбивал тревожный ритм движения. Вошли в персональный президентский лифт – концевая охрана осталась в вестибюле, Сашкин личный телохранитель Миша нажал кнопку, и кабина, зеркалами и обшивкой красного дерева похожая на ампирный платяной шкаф, взмыла.
Серебровский повернулся ко мне, и я уже почти открыл рот, но наш всемогущий и всеведающий босс неожиданно заорал:
– Только не вздумай сейчас мне говорить что-нибудь!
Я понимал, что он маленько не в себе, и миролюбиво пожал плечами:
– Просто я хотел…
– Знаю! Знаю все! Они, мол, люди другого времени, с другими жизненными ценностями, иными моральными целями… Нельзя их строго судить. Не нашими мерками…
– Но это правда!
– Никакой общей правды не существует! – заорал Серебровский так, что его тонкие разночинские очки подпрыгнули на переносице. – В условиях нынешней жизни эта правда означает переход бытового идиотизма в клиническое безумие!
Кабина лифта остановилась, растворились двери с мягким рокотом, охранник-столоначальник в холле, наблюдавший наше движение по монитору, уже стоял навытяжку. Перед входом в приемную, в конце коридора, Сашка взял меня крепко за лацкан пиджака – я испугался за сохранность заграничного конфекциона – и сказал со страстью:
– Серега, поверь мне, все эти бредовые разговоры о честной бедности и бедной честности – чушь, моральная шизофрения. Бедным быть нечестными никто не позволит – их за это в острог сажают!
– Ну, вообще-то говоря, во всем мире и богатых, случается, за это в узилище ввергают, – уточнил я.
– Не у нас! – Сашка рубанул воздух рукой, как чапаевской саблей. – Мы не весь мир! Мы другие! И у нас, слава Богу, все по-другому! У нас человек, ничего не укравший у своей родины, вызывает презрение! Ты знаешь хоть одного богатого, которого кинули на нары?
– Банкир Янгель… Тот, что в бане с министром юстиции отдыхал с барышнями, – напомнил я.
– Не смеши! Диспетчер! – с презрительной усмешкой кинул Серебровский. – Запомни накрепко: настоящее богатство у нас дает иммунитет похлеще, чем депутатам или дипломатам…
– Давай поговорим тогда о честном богатстве, – усмехнулся я. – Или о богатой честности…
– И не подумаю! – безоговорочно отказал мне Серебровский. – Это все из жанра нелепых мифов о душе, о грехе, о чистой совести. Нищенское наследие советских интеллигентских кухонь! Вся жизнь – вечером на кухне, в этом парламенте