Через века и страны. Б.И. Николаевский. Судьба меньшевика, историка, советолога, главного свидетеля эпохальных изменений в жизни России первой половины XX века. Юрий Фельштинский
ни в чем не бывало, даже не перепрятав в более надежное место нелегальные материалы, которые у него имелись[58].
В результате при обыске на квартире Николаевских во время его первого ареста был обнаружен целый склад нелегальной литературы и других пропагандистских материалов, данные о которых выявила Ф. Ахмерова в справке местного жандармского управления «О противоправительственном кружке, образовавшемся в г. Уфе среди учащихся местной гимназии»[59]. Здесь были типографские и изданные на гектографе социал-демократические брошюры, в том числе наставление «Как держать себя на допросах», прокламации, включая обращение к учащимся, переписанные Николаевским революционные стихотворения и даже карикатура, изображавшая «свинью с короной на голове».
Полицейские власти не могли поверить, что юноша из семьи священнослужителя был способен в здравом уме идти на столь противоправные действия. Была даже проведена судебно-медицинская экспертиза его умственного развития, пришедшая к выводу, что действовал он «с разумением». Николаевскому было предъявлено обвинение в призыве к ниспровержению государственного и общественного строя и к разжиганию вражды между отдельными классами населения.
О своем первом заключении Николаевский вспоминал как о времени «подлинного обучения»: «Я ожидал ареста в любой момент, и он наступил. Ведь это была обыкновенная вещь. Это означало, что я могу продолжать без колебания начатое дело»[60]. Действительно, пребывание в тюремной камере для шестнадцатилетнего юноши – время ломки или закалки. В случае Николаевского тюрьма закалила волю.
Тюрьма была переполнена, так как это было время кануна суда над большой группой рабочих из Златоуста, которые в 1903 г. участвовали в крупной забастовке, переросшей в столкновения с полицией и войсками. Бориса поместили не в обычное помещение для подследственных, которых, как правило, изолировали от остальных заключенных, а в большую камеру, окошко которой выходило во двор. Он мог видеть златоустовцев, когда их группами выводили к воротам, чтобы везти в суд. Эти рабочие вели себя дерзко, шумно протестовали, отказывались повиноваться, их подгоняли прикладами. Солидарность с ними выражали другие заключенные. Борис вместе с остальными шумно приветствовал подсудимых, криками выражал одобрение их поведению, призывал к еще большей стойкости. Он научился азбуке заключенных – перестукиванию между камерами, участвовал в часто повторявшихся, весьма шумных протестах против нарушения прав политических узников.
Вскоре, однако, Николаевского перевели в одиночную камеру. Стало намного тише и скучнее. Соседние камеры были сначала пусты, перестукиваться было не с кем. И когда вдруг на свой стук Борис, наконец, получил ответ, он чрезвычайно обрадовался. Правда, вскоре по «тюремной почте» передали, что по соседству находится провокатор, специально привезенный из Петербурга для того, чтобы собирать данные о подследственных. Но Николаевский вел себя
Ibid.
The Making of the Three Russian Revolutionaries. P. 258.