Золотое колечко на границе тьмы. Владислав Крапивин
и та "пылинка дальних стран", о которой писал Блок (и которого тогда я, конечно, еще не читал). Была в ту пору у меня и небольшая коллекция: трехкопеечная русская монета, на которой орел с распластанными крыльями и год – 1812 (тот самый, когда Кутузов, Наполеон… Представляете!). А еще – полтинник 1924 года, оловянный пфенниг с орлом фашистской породы и свастикой, пять леев с портретом короля Михая и латунная денежка с какими-то непонятными (отчим сказал – арабскими) буквами и дыркой посередине.
А в те дни, о которых я пишу, появилась еще одна монета. В ней-то и дело.
Было начало сентября, я ходил в третий класс. Сидел за партой с давней своей соседкой Валькой Малеевой. А впереди меня возвышался второгодник Серега Тонко-шеев. Он обитал на парте один – так распорядилась Прасковья Ивановна: чтобы Серега не оказывал на соседа дурного влияния.
Однажды я заметил, что Серега на уроке вертит в пальцах что-то вроде полтинника. Вытягивая шею и обмирая от любопытства, пытался я рассмотреть монету. Но не мог. Тут, на мое счастье, Прасковья Ивановна вызвала Серегу к доске – читать наизусть стихи про лето и счастливое детство советских ребят. Серега положил монету в круглое гнездышко для чернильницы на парте, сверху поставил непроливашку и уверенно пошел навстречу судьбе. Уверенности его, однако, хватило на две первые строчки. Дальше счастливое детство в его исполнении превратилось в сплошное мучение.
– Надоел ты мне, Тонкошеев, – скорбно сообщила Прасковья Ивановна. – Недели не прошло, а ты уже двойками оброс. Срам!
– А чё я?.. – миролюбиво отозвался Серега. Однако Прасковья Ивановна была не в духе.
– А "ничё"! Убирайся из класса с глаз моих! Если охота бездельничать, делай это на дворе с такими же балбесами.
Серега пожал плечами и ушел – ему было не привыкать. А я с того момента думал только об одном: о монете под стеклянной непроливашкой.
На перемене дежурные всегда всех выгоняли из класса, чтобы проветрить помещение. А сами, как часовые, вставали у дверей – никто не пройдет. Никто особо и не пытался.
На сей раз дежурными были тихая Нина Гуляева и покладистый Боря Демидов. Нину я отодвинул плечом, а Борьке шепнул, что мне в сумке надо взять бумажку: "Не понимаешь разве, зачем?" Боря понял и деликатно пропустил меня. Я оказался один в классе.
Оглянулся. И, обмирая, поднял чернильницу…
На следующем уроке Тонкошеев оглядывался на меня и смотрел выразительно. Я, однако, делал непонимающее лицо. После уроков Серега сказал довольно миролюбиво:
– Это ты, что ли, стырил деньгу? Отдай по-хорошему.
Я вытаращил честные глаза:
– Я? Ты, видать, махрой обкурился.
– На переменке только ты один в класс заходил!
– Ну да! И неужели бы я стал брать? Чтобы ты сразу догадался?
На круглой Серегиной физиономии появилось сомнение. Видя это, я демонстративно вывернул карманы:
– Гляди! Ничего нету!
Жест этот был чисто психологическим приемом. Конечно, монету можно спрятать где угодно. Однако Серегу это липовое доказательство убедило (а, может, убедили мои