Дьявол против кардинала. Екатерина Глаголева
Мадрида вышлют французскую свиту Елизаветы и она останется совсем одна…
Повисло молчание. Король и Люинь молча шли рядом. Каждый думал о своем. Вдруг тишину прорезал гортанный возглас графини де ла Торре, что-то говорившей фрейлинам по-испански. Людовик вздрогнул от неожиданности и невольно обернулся в ее сторону.
– Все-таки подумайте, ваше величество, – тотчас шепнул ему Люинь.
Ришелье бессильно откинулся на подушки и прикрыл глаза. Носилки мягко покачивались, а в душе его царило смятение, почти паника. Когда помощник папского легата показал ему копию этого письма – ответ на запрос папы Павла V французскому королю, – у него чуть не подкосились ноги. Папа интересовался, в чем же провинился епископ Люсонский, добрый католик, стремящийся ревностно служить своему государю. В письме же сообщалось, что Ришелье пренебрегал своими пастырскими обязанностями, приносил вред на службе монарху, чем способствовал общественным беспорядкам! Какой удар! Подлый Люинь! Ришелье так и видел, с какой сладенькой улыбочкой тот диктует письмо своему секретарю! Теперь можно ожидать чего угодно, надеяться не на кого: не так давно, в сентябре, умер кардинал дю Перрон, его единственный покровитель.
Носилки остановились у дома каноника де Бомона. Ришелье с трудом из них выбрался и пошел к двери. Голова разламывалась от нестерпимой боли, и он машинально сжимал пальцами виски, словно для того, чтобы череп не раскололся на части. Думать все равно ни о чем невозможно. Просто лечь, закрыть ставни, сомкнуть глаза…
В комнате к нему тотчас бросился брат Анри:
– Арман, вот и ты наконец! Ужасные вести!
Ришелье покачнулся. Первой мыслью было то, что уже пришел приказ об аресте и их завтра же препроводят в Пиньероль.
– Я получил сегодня почту… Моя жена умерла… Умерла родами… Две недели назад… У меня сын… мальчик… – Анри говорил сдавленным голосом, обхватив себя рукой за горло, словно отрывал от него чьи-то невидимые пальцы. – Он там один… Ему же нужно… найти хорошую кормилицу, позаботиться… Я тотчас написал королю… И я уверен, что король не откажет мне в моей просьбе… Так, может быть… выехать уже сейчас, не дожидаясь разрешения? Как ты думаешь, Арман? Арман? Что с тобой?
Прислонившись к притолоке, побледневший Арман, путаясь, расстегивал ворот, судорожно глотая воздух.
– Да-да, конечно, – прошептал он. – Ехать… Лошадей…
Ехать на почтовых. Скорее, медлить нельзя. Вот из конюшни выводят свежих лошадей. Одна из них с норовом, взбрыкивает, закидывает голову, косит бешеным глазом, грызет удила большими желтыми зубами. Конюх надевает сбрую, затягивает супонь, похлопывает рукой по крупу. «Трогай!» – «Но, пошел!» Кони скользят ногами по жиже из грязи, смешанной со снегом, приседают, коротко ржут. В грудь врезаются постромки, перехватывает дыхание. Коротко свистнуло в воздухе, спину ожгло жаркой болью. Вперед! Впереди змеится дорога, снова свист – и-го-го! – хватаешь ртом холодный воздух, из ноздрей вырывается пар, топот копыт – та-га-да, та-га-да…
– Арман,