Два заповедника. Владимир Васильев
и по-прежнему неспешно дрейфовавшего на юго-запад.
С тех пор он не видел людей. Изредка на фоне голубовато-зеленого неба темнели силуэты далеких Листов, но все они величаво проплывали мимо. Однажды Хаст разглядел даже крохотную точку, планировавшую к зеленой чаше – счастливец, обладавший крыльями, возвращался домой. Но ни разу никто из охотников-ло даже не приблизился к Листу, так не любившему клены. За три года Хаст стал совсем другим – хмурым, злым; но и более терпеливым, чем раньше. Теперь он мог часами наблюдать за муравьиной кучей где-нибудь в лесу или за дятлом, промышляющим жуков-джаров. Или, найдя удобное место у края, глядеть на нижний мир, проплывающий под Листом, непознанный и загадочный.
Раньше такое просто не пришло бы ему в голову.
Костры, дым которых на высоте был виден издалека, никого не привели на помощь. Клен у разрубленной три года назад полости так и не пророс. Наверное, дело было конкретно в этом Листе: он ненавидел клены так же сильно, как Хаст ненавидел певчих сов.
Бывший охотник вполне благополучного клана и сам не мог понять причин своей ненависти. Однако за три года десятки взрослых птиц упали на Лист, пронзенные стрелами; сколько гнезд разорил он, убивая самку мечом, а яйца или беспомощных птенцов топча сапогами…
Он мстил совам за свое одиночество. Хотя сознавал, что в общем-то не совы виноваты в произошедшем, а нелепая случайность. И от этого становился только злее. Лист, за исключением нелюбви к кленам, ничем не отличался от других парящих на миром чаш. Та же неподатливая зеленая плоть под ногами; трава, деревья, запустившие корни в эту плоть. На «корме» росли лиственные породы, на «носу» – хвойные. Как и везде, на любом Листе, и никогда еще люди Поднебесья не слыхали о другом положении вещей. Хватало и дичи – барсуков, косуль, куропатов, кабанов. Хаст выследил и убил единственного на Листе волка; больше никого, кто посмел бы угрожать человеку, здесь не нашлось. На барсуков и куропатов охотилось почтенное семейство енотов; с ними Хаст никогда не враждовал. Жизнь текла неторопливо и размеренно, и если бы не тоска по людям, Хаст даже порадовался бы произошедшим в себе переменам. Он стал взрослее, что ли. Даже нет – мудрее. Теперь больше хотелось думать, чем действовать.
Еще через три года Хаст осознал, что Лист никогда не летает на дневной полюс к большому переселению. Последняя надежда хоть когда-нибудь вернуться к людям рухнула, словно старая гнилая сосна во время бури. Воистину, он угодил на Лист, проклятый всеми ветрами высот.
Совы все так же упорно гнездились на «носу» Листа, сколько Хаст ни разорял их кладки. У каждой убитой совы он отсекал средний коготь левой лапы – самый мощный и длинный – и нанизывал на прочную нить. За несколько лет ожерелье стало внушительным с виду и весьма тяжелым. Хаст повесил его у входа в жилище.
Лист парил меж миром и небом, цветущий и безмятежный, и никто со стороны не смог бы предположить, что здесь томится в одиночестве человек, бывший некогда ло-охотником.
День походил на день, как хвоинки на ветке сосны друг