Рыжее знамя упрямства. Владислав Крапивин
ржавый музейный экспонат. Решили тянуть на буксире, назначили аварийную команду, несколько человек, в том числе кое -кого из прежнего экипажа… На полпути лодка – на дно. Двух человек не нашли… Начальство опять в крик: «Это вы довели до такого состояния корабль!» Хотя он докладывал об аварийности чуть не каждый день… Конечно, следствие, всякие взыскания, и – в ссылку. Начальником школы по подготовке допризывников для флота…
– А почему же он теперь капитан первого ранга?
– Потому что вскоре разобрались. Выговоры отменили, даже присвоили новое звание. Но… оставили на прежнем месте службы. Возвращать в действующий флот – себе дороже, строптивых не любят нигде… Сперва он переживал, конечно, потом втянулся в здешние дела. К тому же – свадьба наконец, потом сын Егорка, великолепный парень… Ну и вот…
– Ага! – привстал Каховский, услыхав сигнал в передней. – Легок на помине…
Появились Каперанг и Кинтель…
2
Устроились на кухне, за шатким столом, который постанывал, пропуская за себя гостей.
– Корнеич, когда вы с Таней обзаведетесь кухонным гарнитуром из карельской березы? – сказал Кинтель. – Это скрипучее сооружение я помню с той поры, когда Салазкин впервые привел меня в сей гостеприимный дом…
Кинтель был самый молодой (так сказать, «человек третей волны»), малость стеснялся Каховского и потому старался держаться очень непринужденно.
Таня – она ставила на клеенку салаты и селедку – сказала, что новой мебелью они обзаведутся к золотой свадьбе, не раньше. Корнеич посопел на манер барабанщика Данилки, которого уличили в излишнем легкомыслии. Каховский спросил:
– Салазкин, как я понимаю, это сын профессора Денисова? Где он теперь?
– В госпитале… – насупленно сказал Корнеич. – Давно уже…
– Давно уже не в госпитале! То есть целую неделю, – живо сообщил Кинтель. – Живет в Лебедеве, у сестер. Там же и мать с отцом… – И разъяснил специально для Каховского: – У него две замужних сестры, они обосновались на большущей старой даче и обитают там всем семейным кланом. Вдали от презренной цивилизации…
– Вы злодеи! – вознегодовал Корнеич. – Санька злодей потому, что до сих пор не зашел! А ты, потому что молчал!
– А он суеверный, – объяснил Кинтель. – Сказал, что ни у кого не объявится, пока не устроит дела с университетом.
– А почему он оказался в госпитале? – напряженно спросил Каховский: понимал, что узнает о неприятном.
Корнеич сказал угрюмо:
– С Кавказа доставили. Как писал Некрасов, «это многих славных путь»…
– Он же, по-моему, учился на философском… – Каховский снял очки и протирал их концом заграничного галстука. Смотрел исподлобья.
– Учился, – кивнул Кинтель. – Не то что я, лодырь… Он учился и получил диплом, хотя и поволынил с этим делом, потому как брал после третьего курса академический отпуск. По причине неудачных сердечных дел и увлечения посторонними науками… И все же поступил в аспирантуру… А в ту пору начались в нашем