Соты. Наталья Барышникова

      Я не знаю, почему

      Дом так нравится ему.

      В самом деле, в этом доме

      Он ни сердцу, ни уму.

      И за это он не мстит.

      В доме дерево растит

      И над черными ветвями

      Все грустит, грустит, грустит.

      Напевает день и ночь

      Колыбельную. А дочь

      Песню слушать не желает

      И уйдет из дома прочь.

      Вслед за матерью и за

      Всем, что видела слеза.

      Он, конечно, не подарок,

      Но светлы его глаза.

      И, наверно, потому

      Не случится одному –

      Умерев, стать частью рая –

      Ни тебе и ни ему.

      Медленно-медленно тает роса.

      Русые кони под солнцем незрячим

      Маются. Скоро начнется гроза.

      Маются кони под небом горячим.

      Клин облаков над тобой, надо мной.

      Скоро роса станет тихой рекою.

      Что же мы ждали от жизни земной,

      Если влекли нас строка за строкою?!

      Пальцы в чернилах и слезы в глазах.

      Дождь все рассудит, не ведая, где же –

      В снах океанов, в ночных голосах?

      Мы повстречаемся, русые. Те же.

      Немудрено заблудиться в потемках зимы –

      Мытные сны и чернильный оскал фонарей

      Отодвигают застенчиво день, когда мы

      Станем беспечностью птиц и лукавством зверей.

      Если о пользе, ты встретишь меня невзначай

      Там, где оттаивать вместе нам не суждено.

      В сердце фарфоровом можно заваривать чай.

      Может, глинтвейн? Не купить ли покрепче вино?!

      Может быть, встретим под новой звездой

      Рождество,

      Снегом всенощным укроем обитель обид.

      И бестолковое нас не покинет родство

      В час, когда ангел отбой чудесам протрубит.

      Вчера до полуночи чай неостывший

      Мы пили, и мед представлялся гречишным

      На кухне салатной, где призрак гостивший

      Рассказывал долго о прошлом и личном.

      Сегодня мы с Пушкиным в парке шептались

      О том, кто был искренней, кто был лукавей.

      Две чайные чашки на кухне остались,

      Согретые робкими в полночь руками.

      А завтра, быть может, метели завьюжат.

      А может быть, завтра поэтов не вспомнят.

      И все-таки ты возвращайся на ужин –

      На чай необжитых поэтами комнат.

      Ты мог стрелу легко заправить в лук,

      Но птица окаянная уснула –

      Прикинулась жасмином, обманула

      И отцвела, не помня твоих рук.

      А снег слепил сознанье, влажный, грузный.

      Так электричка, бормоча «всегда»,

      Все таяла. Так чистая вода

      Просачивается