21 км от…. Александр Горохов
дороге запели свою, когда-то придуманную, исполняемую только в кругу близких:
Слышал я очень давно, очень давно, очень давно,
Что виновато во всем вино, во всем вино, во всем вино.
Но
Если, конечно, не натощак, не натощак, не натощак
Выпить стаканчик-другой вина,
То это ништяк, это ништяк, это ништяк!
Впереди шли сестры, за ними друзья, потом Татьяна со своим мужем и, слегка приотстав, профессор. Голова кружилась. Слегка мутило. Но Георгий Степанович, повинуясь древнему инстинкту, плелся за остальными. Купаться ему не хотелось. Ему хотелось прилечь под каким-нибудь деревом или кустом прямо на траву и заснуть. Заснуть и чтобы никто его не трогал, не мешал. Вдруг внутри вздрогнуло, желудок или что-то еще сжалось. Во рту появилась горечь, но дальше ничего не произошло. Только стало муторно и плохо. Григорий сошел с тропинки, отошел подальше за дерево. Нагнулся. Но не получалось.
– Миленький, вы два пальца в рот. И получится. Сразу легче станет, – подсказал женский голос тихо, почти шепотом.
Григорий не сообразил, кто это. Ему показалось, что голос был матери. С небес. Он сделал, как советовали. Внутри содрогнулось и выплеснулось на траву, под ноги. Полегчало. Немного посветлело. Голова кружилась. Шатало. Профессор еле успел снова согнуться, чтобы во второй раз не попасть на новые бежевые итальянские полуботинки. Ух. Стало совсем хорошо. Почти как в раю.
– Возьмите, выпейте водички. – Нет, голос был не матери.
Галка протянула бутылку. Григорий соображал плохо. Выпил несколько глотков. Прополоскал рот. Сказал «спасибо». Галка участливо приобняла его, сказала «пошли отсюда», и они поплелись в глубь леса. Грише снова показалось, что его, маленького, ведет мать. Помогает ему, внезапно захворавшему. Укладывает в кровать, обнимает. Профессору стало тепло, уютно, и он уснул.
Григорий Степанович открыл глаза. Он лежал на простыни под одеялом на железной просторной кровати. Лицом на большой, красивой груди. Обнимал теплое, мягкое женское тело. И женщина эта обнимала его. Обнимала нежно, как будто боялась потревожить и отпустить. Она тихонько дышала, этот запах был приятен, возбуждал, и Григорий поцеловал её. Она открыла глаза, улыбнулась, спросила:
– Как ты, миленький?
Григорий снова поцеловал. Она ответила, обняла его, позвала к себе.
Потом она и Григорий долго курили в постели. Галка лежала на его руке, ничего не говорила, и профессор не знал, что ему говорить, и тоже молчал. Он вспоминал, вспоминал и сообразил, что ему так хорошо никогда не было. Подумал, что боится потерять это и боится, что это продолжится. Не знал, что делать. Но от этого незнания не было тревоги. Хотелось, чтобы время остановилось.
В окно постучали. Галка встала, надела халатик. Пошла открывать. Григорий снова восхитился её фигурой. Сотворит же природа такую красоту!
Вбежала сестра. Чмокнула в щеку Галку. Шепотом скороговоркой затараторила:
– Гришка, твоя приехала. Одевайся скорей. Я сказала,